– Извозчик пусть к половине восьмого тут будет, – велела Леля. – Слышите? Анюта, собирай и свои вещи, поедешь со мной. А мне надо… мне надо немного полежать, это известие меня подкосило… – Она пошатнулась, хватаясь за стену, потом слабым голосом велела сказать ей, когда пробьет семь, и побрела в кабинет Эрика. Упала на жесткий волосяной диван, на который даже не садилась никогда, настолько на нем было неудобно, и, натянув на себя плед, которым никто прежде не покрывался, до того он был колюч и груб, уснула без всякой подушки, уснула так крепко и сладко, будто спала в самой мягкой, самой удобной на свете постели.
Кое-как Анюта добудилась ее в назначенное время и помогла собраться. Ушлая субретка ни о чем не спрашивала, хотя любопытство ее так и разбирало. Однако Леля даже с ней не собиралась делиться тайнами своих ночных приключений! На извозчике она клевала носом, в вагоне дремала, и даже когда ей сообщили в красносельском лазарете, что конь штабс-ротмистра Пистолькорса на полном скаку споткнулся, упал вместе с седоком, да так, что всей тяжестью своей по седоку еще и перекатился, а лука седла пришлась как раз в низ живота, причинив сильные внутренние повреждения, – даже в эту минуту Леля едва сдерживала зевоту.
…Судьба, впрочем, оказалась к Эрику достаточно благосклонна. Он не умер от внутреннего кровоизлияния, чего опасались врачи, а довольно скоро начал поправляться, наотрез отказавшись выходить в отставку и взяв только непродолжительный отпуск для лечения. Организм у него оказался поистине богатырским! Вскоре он вернулся к службе; казалось, ничто не напоминало о падении, кроме… кроме того, что мужские функции его организма оказались подорваны. Отныне Леля могла не опасаться новых беременностей.
Сначала она была этому так рада, что едва могла изображать жалость к мужу. Потом почувствовала, что ей Эрика и в самом деле жаль. Потом она поняла, что жалеет, скорее, себя, а не его… Потом поняла, что ей все же многого недостает в жизни.
А впрочем… А впрочем, ведь и раньше от супружеской жизни у нее было ощущение, что она встает из-за пиршественного стола голодной! Но тогда хоть и была – пусть призрачная – надежда хоть когда-нибудь насытиться. А теперь такой надежды не осталось. Эрик навсегда останется импотентом.
Разумеется, Леля никому ничего не рассказывала. Предполагалось, что доктора тоже соблюдают врачебную тайну. Оставалось только диву даваться, каким образом об ущербности штабс-ротмистра Пистолькорса стало известно всем в полку и даже за его пределами, если судить по шуточкам великой княгини Марии Павловны!
