Павел прижал руки к сердцу и шел некоторое время так, чуть согнувшись, чтобы поменьше щемило сердце, пока не спохватился, что зрелище взрослого мужчины, который идет, сгорбившись и чуть ли не стеная, потому что умирает от любви, может показаться смешным любому стороннему наблюдателю, который не знает, в чем дело.
Да если и знает! Не к лицу!
Он выпрямился, развернул плечи, приосанился, огляделся – и, усмехнувшись, снова горестно ссутулился: наблюдать за ним было решительно некому. Глухая ночь. Улицы пусты. Он выбрался из дворца украдкой, как вор, умудрившись не потревожить ни дежурного адъютанта, на лакеев, ни охрану, вышел боковой дверью, потому что хотел остаться один. Он не мог больше там оставаться, не мог метаться по своей спальне, еле удерживая себя от того, чтобы не броситься, наплевав на все приличия и запреты, в другую спальню в бельэтаже… А зачем? Чтобы получить – нет, не по физиономии, до этого она не унизилась бы! – она отхлестала бы его без слов и без жестов, одним своим недоумением, одним своим презрительным недоумением.
И даже если ему иногда кажется, будто… Наверное, это не более чем естественное женское кокетство, хотя она и это слово – понятия несочетаемые: не скажешь ведь, к примеру, что мраморные красавицы в Лувре кокетничают, хотя они и прекрасны и обворожительны.
Павел вздохнул. Еще в самом начале Сергей предупреждал брата… просил быть менее дружественным с его невестой, а еще лучше – поскорей найти себе свою, чтобы не заглядываться на чужих.
И это советует Сергей!
Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно!
Да так ли он, Павел, виноват? В нее все влюбляются. Кузен Саша, Александр Михайлович, просто растаял от восторга перед ней – и от ревности к Сергею – и не стеснялся твердить во всеуслышание:
– С того момента, как она прибыла в Санкт-Петербург из родного Гессен-Дармштадта, все влюбились в «тетю Эллу». Проведя вечер в ее обществе и вспоминая ее глаза, цвет лица, смех, способность создавать вокруг себя уют, мы приходили в отчаяние при мысли о ее близкой помолвке. Я отдал бы десять лет жизни, чтобы она не пошла к венцу об руку с высокомерным Сергеем!
И даже кузен Костя, Константин Константинович, пиит романтический, воскликнул:
– Она так женственна; я не налюбуюсь ее красотой. Глаза удивительно красиво очерчены и глядят так спокойно и мягко! – а потом не замедлил изваять стих, в котором воспел несказанную красоту новой великой княгини Елизаветы Федоровны – красоту Эллы:
