— Значит, вы наполнили чайник, поставили на плиту, — продолжал интересоваться событиями трагического вечера Коваль, — включили газ… и зажгли его… Зажгли? — переспросил женщину.
Каждую фразу полковника Нина Барвинок сопровождала кивком.
— Зажгла.
— Чем?
— Спичкой. Есть электрозажигалка, но люблю спичкой.
— А потом возвратились в комнату и вдруг решили немедленно идти домой. Вы не любите кофе?
— Нет, почему? Люблю.
— Почему же на этот раз отказались? Дома у вас есть кофе?
— Не всегда.
— Так почему же вы неожиданно ушли?
Нина Васильевна с ответом замешкалась.
— Вы заранее взяли из серванта не три, а две чашечки и поставили на стол. — Не дождавшись ответа, Коваль продолжал: — А почему для двух маленьких чашечек чайник наполнили доверху?
— Я всегда наливаю полный… Как каждая хозяйка.
— Каждая?
— Я так привыкла. У нас на кухне колонка, и лишние стаканы кипятка никогда не помешают.
Ковалю стало казаться подозрительным, что женщина не спрашивает, как погиб Журавель, такой близкий ей человек. И Варвара Алексеевна не интересовалась, и эта не спрашивает. Может, старший лейтенант проговорился в его отсутствие и она уже все знает? Вряд ли… А возможно, на Русановку бегала. Но и на Русановке подробностей не знают. И держалась бы Барвинок, если бы знала, не так спокойно. И он решил поговорить в открытую.
— Вы не спрашиваете, как погиб ваш друг. Разве вас это не интересует?
— Какая разница… — печально вздохнула женщина. — Его не вернешь.
Но теперь на душе у Нины стало тревожно, и с каждой минутой эта пока неясная ей тревога росла. Она пристальней всматривалась в Коваля, даже огляделась вокруг, стараясь разобраться, что же ее беспокоит.
— Я понимаю вас, — согласился полковник. — Но для нас все имеет значение… Антон Иванович Журавель отравился газом, — произнес он после небольшой паузы. — Вода из переполненного чайника, который вы поставили на плиту, при кипячении залила огонь. Газ, не сгорая, заполнил комнату. Никто не догадался перекрыть его… Что вы можете на это сказать?
Упади небо на ее голову, женщина не была бы так потрясена. Она побелела как бумага, закрыла глаза и, казалось, потеряла сознание. Коваль кивнул на графин, стоявший на столе, и старший лейтенант Струць бросился наливать воду в стакан.
Но машинистка уже пришла в себя.
— Господи, зачем я тогда спешила?! — пробормотала она. — Зачем! Ведь могла еще побыть! Напоила бы кофе. А с яблоками да магазинами успелось бы! Теперь всю жизнь буду казниться… Какой грех на душе! Это я виновата, я! Ах, боже мой, старая дура!
