Не знаю, что делали другие учителя — позднее мне рассказали, что Мэвис и Артуру достался короткий урок по истории, а чете Конноли пришлось вытягивать шеи, разглядывая проекции по географии. Но мисс Хардин всего-навсего кратко рассказала нам о том, что проходит ее класс.
— Чуть позже я подойду к каждому из вас, чтобы обсудить успехи вашего ребенка. А тем временем прошу вас заглянуть в шкафчики ваших детей. Каждый из них сегодня сделал для вас специальный проект. А также не стесняйтесь, рассмотрите класс.
Так мы и сделали. Мы нырнули под висячий плакат с надписью «Чтение» и мальчиком и девочкой ангельского вида, вместе читающими одну книгу. Там, около ящиков, похожих на ящики для молочных бутылок, стоял двойной ряд шкафчиков с круглыми отверстиями, помеченных именами. Шкафчик Алекса Эйслера стоял третьим справа, и к его задней стенке прислонялся большой конверт из коричневой бумаги.
На нем двухсантиметровыми зелеными буквами значилось: «Для мамы и папы». Джейн взяла конверт и с профессиональной ловкостью открыла его острым ногтем указательного пальца. Внутри мы нашли открытку из сложенной плотной бумаги с домиком, внутри которого были три кривых лица. К дому тянуло ветви увешанное сердцами дерево в стиле Дали. Внутри открытки было маленькое сочинение подзаголовком «Почему я люблю школу». Слава богу, Алекс был не из тех заблудших детей, которым больше всего нравятся перемены и завтраки. Нет, ему нравилась «математика, читать „Чарли и шоколадную фабрику“ и смотреть, как дождь стекает по оконным стеклам в классе». Эта последняя строчка, если б она не была чревовещательной, могла бы внушить мне мысль о том, что в Алексе просыпается поэт.
Расхаживая по классу, Джейн завела теннисный разговор с Уайлин Уилбур. Джейн тренировала мощный удар, но Уайлин, насколько я понял, предпочитала хитрую пласировку мяча. Из них вышла убийственная команда для игры двое на двое. Я слышал, как они смеялись, разбирая стиль какого-то игрока, низко стоявшего на клубной лестнице. Мне стало одиноко, может быть, как иногда бывало Алексу, и я огляделся. Я был едва знаком с женщиной за угловой партой, пухлой домоседкой, чей муж был тренером, а сын звездой футбольной команды, в которой играл Алекс. Я махнул ей, она еле-еле приподняла руку в ответ. Одна печальная пара, где женщина вцепилась в мужчину, ища поддержки, нудно разговаривала об экскурсиях, информация о которых была вывешена на доске объявлений. Я с удивлением осознал, что это родители Джеймса. Привет, родители Джеймса, — как же их зовут? Я подошел туда, где они стояли, сутулясь, и с надеждой разглядывали жирную тыкву с прорезанными дырами. Мама Джеймса просияла, увидев меня.
