Поначалу, покуда все еще разыскивали свои места и устраивались каждый на своем, все эти миллиардные толпы находились в беспрестанном движении, и гул стоял над этим колышущимся людским океаном. Вот собрались где-то стотысячные толпы одинаковых на вид: их окликали: вы кто? И они отвечали все в один голос: мы лавочники Петтерсоны. А вот собрались еще более необозримые толпы: им кричали: вы кто? И все они мрачно отвечали: мы те, у кого на ногте черное пятнышко.
Но когда все уже окончательно устроились, каждый среди своих, все эти массы слились в одно и, ничем не разграниченные, составили одно целое, и постепенно все утихло, и удивительный мир и покой воцарились вокруг. И жизнь уже вовсе не казалась чем-то странным и непонятным, все было понятно, все как надо. И замысел ее заключался, как видно, лишь в том, что каждый имел право на существование, а все вместе они должны были составить одно целое. Смысл был настолько прост, что добавить к этому было нечего. Абсолютно нечего.
И не было никакой путаницы. Все было упорядочено и вполне надежно, так, как оно и должно быть.
И не было никакого одиночества, ибо не было среди них человека столь особенного, чтобы не нашлось еще нескольких миллионов точно таких же.
И не было места ни отчаянию, ни тревоге, ни беспомощности. Во всем был полный порядок. Все было как надо.
Все были просто потрясены. Глубокая радость и благодарность переполняли их. Медленным взглядом обводили они все окружающее, тишь и благодать царили вокруг и полное единство. Они вспоминали, как они боялись, как блуждали в поисках, как вечно страдали, как мучились страхами и сомнениями, как копались бесконечно в себе и не могли докопаться до дна, как брели ощупью в потемках, отыскивая хоть кого-то, кто мог бы стать им братом, хоть кого-то, хоть одного-единственного, — но разве кого отыщешь в беспредельной пустыне, которую и постичь-то невозможно. Глубокая радость и удовлетворение переполняли их.
Но как тот, кто ночь напролет сражался с бурей, а с наступлением утра видит вдруг, что море утихло, ни ветерка, и свет дня распростерся в бескрайней тиши, и сперва чувствует в восторге, что он спасен, что все ясность и свет, но, снова и снова вглядываясь в безмятежную даль, ощущает вдруг потерянность и пустоту, так вот и они ощутили вдруг опустошенность в окружавшей их теперь долгожданной ясности. Все было так просто и однозначно. Все было так абсолютно ясно и понятно. Все было именно так, как им когда-то и хотелось, именно о таком мечтали они всю свою жизнь. Не с чем больше было бороться, не от чего было страдать.
