Но тем больше ему нравилось бывать в теткиной квартире. Там пахло детской присыпкой и молоком, там Галине удалось создать настоящий, уютный дом, а не просто жилье. Маленькие комнаты, низкие потолки, старая мебель – но всегда чисто, ногам приятно ступать по веселым дорожкам, тихо бормочет радио в прибранной кухоньке, пахнет пирожками, упитанная малышка гулит в кроватке. Хозяйка в роскошном халате, то и дело распахивающемся на цветущей груди, разливает чай и улыбается.
А дома… Дома, в «генеральских» хоромах сквозняк гуляет по голому паркетному полу, углы огромных комнат всегда темны. В одной комнате теща наслаждается мазурками Шопена, в другой нельзя шуметь, там спит сынишка, а в кабинете Анна остервенело крутит педали тренажера и то и дело соскакивает, чтобы покрутиться уже перед зеркалом – замерить сантиметром свою талию. Трет шрам от операции кремами из разных баночек. Лучше б щей наварила, нельзя же мужика на одних бутербродах держать!
Тем не менее Вадим все так же любил жену. Просто Галина была проще, ближе… Она была ему ровня, и этим все сказано.
Акатов не мог бы припомнить, когда их связь возобновилась. Это произошло так естественно и обыденно, что некуда было вставить шикарное иностранное словечко «адюльтер». Все же Вадиму было не по себе, он был уверен – рано или поздно жена все поймет, ее озарит, и он попадется. Но Анна была занята преимущественно собой. И сыном. Как-то сразу так вышло, что Сережка стал маменькиным сыночком. Отец же сына всегда словно немного побаивался – тому способствовали и воспоминания о том, какой это был хрупкий младенец, несколько недель кряду качавшийся в стеклянной колыбельке между жизнью и смертью, и слова Риммы, которые она любила повторять – и за глаза, и в глаза зятю:
– Мой внук – не кто-нибудь! Он правнук Сергея Гордеева, а это был человек – не нынешним чета! Да, были люди в наше время! Богатыри – не вы!
По ее словам выходило так, что Акатов не чета собственному сыну, Акатову-младшему, в чьих жилах течет кровь благородных и прославленных предков. Вадим отмалчивался, но электричество все же копилось в воздухе и однажды нашло-таки себе лазейку. Как говорится, ничто не предвещало беды в тот воскресный полдень, когда Вадим Борисович, окончив свой поздний завтрак, включил в гостиной телевизор и расположился в любимом кресле.
В прихожей запел звонок. Римма пошла открывать – она ждала к себе студенточку-практикантку, которая помогала ей писать статью. Но вместо кроткого шепота и шороха, которым обычно сопровождались явления студентов, Вадим Борисович услышал невнятный гул, в котором слышались удивленный голос тещи и еще чей-то, явно принадлежащий мужчине и смутно знакомый. Недоразумение явно требовало вмешательства, но еще до того, как Вадим Борисович начал поднимать свое увесистое тело из глубокого кресла, в гостиную влетела Римма, растерявшая по дороге большую часть своей изящной вальяжности.
