Вода. Он вошел в душевую. Ноги скользнули по деревянной решетке, между прутьями которой плавал кусочек мыла. Никогда Орельен не мог освоить эту механику с первого раза — то его обжигало кипятком, то обдавало ледяной водой. Тренер искоса поглядывал на мучения незадачливого посетителя. Орельен добросовестно вымылся с головы до ног. Вода… Стоя под секущими струйками дождя, наконец-то достигшего нужной, ровной температуры, он вслушивался в песнь воды. Почему все так или иначе связанное с водой полно для него такого захватывающего очарования, такой чистейшей поэзии? Вода…
Он нырнул. Ему нравилось открывать под водой глаза и выплывать на поверхность между двумя нырками, как дельфин. Просто неслыханно, что где-то в самом Париже можно вдруг так полно отдаться ласке воды, облекающей ее ласке. Вода. Вода. Вода залилась ему в уши, и он потряс головой, чтобы избавиться от нее. Чудесное одиночество: здесь, в этом лягушатнике, где раздается громкий смех двух мальчишек, которые плывут вперегонки, норовя схватить один другого за ногу или за голову, он чувствовал себя по-настоящему, полностью одиноким, больше даже, чем в своей квартирке на оконечности острова, когда распахивал окно на купы деревьев, на реку, на эту Сену с ее вечными утопленниками…
Он долго плавал на спине, еле заметно шевеля ногами, чтобы не уклониться в сторону, и, достигнув края этого зеленого сада одиночества, рывком поворачивал обратно. Так, полузакрыв глаза, он мог без труда воображать, что вокруг необъятные водные просторы.
В прошлый раз он бросился в эту теплую воду, желая убежать от Береники, но и здесь, в бассейне, ее образ вновь возник перед ним — навязчивый и неотступный. Орельен сдался на милость победительницы. На милость ее, Береники, которая была и в ласковом прикосновении воды и в упругом скольжении; он ощущал ее присутствие в этом уютном одиночестве, которым упивалось его обнаженное тело, и в каждом усилии, неотделимом от блаженной лени, во всем этом чудотворном сочетании мечты и движения. На сей раз он пришел бассейн с надеждой вновь обрести Беренику, подлинную Беренику, не ту, которая бродит по Парижу с Полем Дени, а ту, которой он назначил здесь свидание. И вскоре она представилась ему вся, была здесь вся без остатка. Он повернулся в воде, как поворачиваются в постели, когда рядом спит женщина, и образ послушно повернулся за ним следом, как поворачивается, не просыпаясь, женщина, бессознательно следующая за изгибами тела, спящего с ней рядом. Эта четкость образа Береники, и не только ее лица, лица с закрытыми глазами, которые он так любил, но всей Береники целиком, пьянила его, удесятеряла силы, будила в нем охоту к мускульным усилиям, и он даже с каким-то ожесточением, не щадя себя, поплыл кролем, ловко уходя от столкновений с другими пловцами. Что худого в том, что молодой мужчина, думая о молодой женщине, представляет ее себе всю целиком, видит ее обнаженной, как обнажен он сам? Конечно, ничего худого тут нет. И, однако же, Орельен побагровел от стыда, и если он не осыпал себя упреками за святотатство, то причиной тому был кроль, позволявший развить огромную скорость.
