Андреас осторожно обошел женщину с помойной посудиной и остановился так, чтобы во всем дворе его могли видеть. Но они все равно не замечали. Тогда он опустил головку, посмотрел вниз, и быстро снова вскинул головку. После опять опустил, и снова вскинул.
Наконец-то заметили!
— О, какие новые башмачки у нашего Андреаса! — воскликнула, распрямившись и подержавшись одной рукой за поясницу, женщина, собиравшая поленца.
— Какие ж это башмачки? — возразила другая, выплеснув грязную воду в помойку. — Это сапожки. И такие красивые сапожки!
— Не сапожки это, — подытожил мужчина, — а настоящие мужские сапоги. Ну, Андреас, ты теперь совсем взрослый мужик. Скоро, должно быть, и работать станешь, мать прокормишь…
— Нет, — серьезно и смущенно ответил мальчик. — Я сначала выучусь грамоте, писать и считать. А уж после мать прокормлю.
— Молодец! Вырастешь умником, в отца!..
Женщина с поленцами сделала предостерегающий жест. Мужчина ничего больше не стал говорить об отце мальчика. Но и мальчик заметил этот предостерегающий жест женщины.
Но полузапретное слово «отец» уже было произнесено вслух. Оно как бы ожило и должно было потянуть, привести за собой какие-то другие слова и вопросы, какие не надо бы говорить и задавать. И предостерегающий жест женщины с поленцами в переднике тут уже и не мог помочь. Ее и саму как-то завлекало, околдовывало ожившее слово…
— А что, Андреас, эти сапожки тебе отец купил? — спросила женщина с помойной посудиной. Теперь ей было легко держать пустой таз, и она не спешила уходить в дом, в свою тесную каморку, остановилась и дышала свежим нехолодным воздухом.
— Мой отец — судья, — произнес мальчик с той кажущейся детской непоследовательностью, когда ребенок вроде бы невпопад что-то говорит, а на самом деле очень чутко уловил суть каверзного, нехорошего для него вопроса, и не желая отвечать, в то же время хочет как-то защитить себя. Потому что ощущает для себя какую-то опасность.
— Мой отец — судья, — тихо и упрямо повторил маленький Андреас.
— Да нет! — женщина с помойной посудиной передернула плечами. — Не прежний твой отец, а новый, который скоро будет…
Андреас молча замер посреди двора. Щечки не побледнели, не покраснели сильно. Он так и стоял, опустив ручки, не вскинул ручки, не прижал невольно ладошки к груди. Не ощутил, чтобы сердечко вдруг забилось очень сильно. Пожалуй, только было: как выбежать со двора — быстрее, быстрее… и чтобы не говорили вслед, чтобы не говорили о нем… Нет, просто резко повернуться и побежать — нельзя. Мальчик с видимым равнодушием, за которым внимательный к этому ребенку человек мог бы заметить почти мучительное душевное напряжение, повернул головку и стал смотреть на птиц, словно показывая, что отвлекся уже от разговора взрослых. Напряжение было такое, что почувствовал на миг боль в ребрышках и словно бы сильное болезненное окаменение сердечка в груди. Мальчик отошел, после ускорил шажки, заставляя себя не бежать. Он знал, что ему, маленькому, это можно — вдруг уйти от разговора, не ответить, не откликнуться, таким еще маленьким детям это можно.
