— Ничего, — соврала я.
— Я буду у тебя в половине девятого. Мне еще нужно сделать кое-какие расчеты.
— В половине девятого — это наверняка?
— Ну да, где-то около того.
Он всегда опаздывал.
Тридцать минут — самое меньшее, а то и на полтора часа. Ожидание Составителя Букетов в эти месяцы составляло семьдесят процентов моей жизни. Это было тридцать первого марта. В феврале мои страхи достигли апогея. Я постоянно просыпалась в пять часов и, как курица на гриле, крутилась и переворачивалась в своей постели, трясясь от страха и не находя сил встать. Страхи, которые для нормальных людей со стабильной психикой кажутся необоснованными, для человека в состоянии кризиса полностью реальны и очевидны. Страх перед болезнями, страх перед родителями, страх перед выходом из дому, страх перед налогами, перед выступлением, страх перед ростом цен, страх перед Янни — ах да, Янни! — страх попросту перед всем.
Страхи начались в июле прошлого года, за четыре недели до премьеры моей новой программы.
Янни съехал, а Джек, мой друг музыкант, с середины января обосновался у меня на четыре месяца. После пяти лет мыслей о разрыве я наконец выставила своего мужа из дому и была счастлива. Сначала. И вот в марте следующего года я была ничто без него, пустая оболочка, фрагмент.
Я чувствовала себя полностью разрушенной психически, руиной, живым трупом. При этом я не употребляла ни наркотиков, ни алкоголя, я даже не курила.
Все попытки вернуться к нормальному состоянию были не более чем трепетанием, легким подрагиванием переломанных крыльев. Два дня — йога, два дня — какая-нибудь бодрая книга, покупка якобы целительного драгоценного камня.
Затем снова визит к терапевту (все найдено в прекрасном состоянии), к психиатру (выписал таблетки), к эзотерику (смысл моей жизни — повышать сознательность мужчин, ха, ха, ха), к народному целителю («кризис продлится еще полгода»), к двум народным целителям («накладывать на себя руки — не имеет смысла»).
Я была устойчива к психотропным средствам, которые не оказывали должного действия, обычные же медикаменты оказывали прямо противоположное.
У меня было стойкое ощущение, что организм разучился радоваться.
Люди, звонившие мне, не могли пробиться сквозь стену; мне было безразлично, чего они хотят и о чем спрашивают. Меня больше не было, внутри все испарилось, руина, где поселились крысы, шныряют мыши и пауки плетут свои сети.
Но несмотря на это состояние, где-то в самой глубине моей души все еще теплилась маленькая искорка надежды.
