Зонар взвыл сквозь сжатые зубы — даже конь под ним присел и шарахнулся. Очи тронулась не спеша, а он совладал с конем и нагнал ее. Опять поехали плечо к плечу. Я же, держась в тени, поспешила следом, и каждое слово их было мне слышно в неожиданно теплой, влажной ночи.
— Тебя с девами из стана зачем сравнивать мне, скажи? — говорил Зонар не своим, сдавленным голосом. — Я помню об этом, Очи, потому и сам не свой, сам не знаю, как повернуться, взглянуть на тебя. Ты то добрая, мягко смотришь, заговоришь при всех, улыбнешься, то, как клинок, взгляд твой, и я не знал в себе большего страха, чем от этого взгляда. Что это, Очи? Зачем? Или я не достоин тебя? Все забыл и оставил я, долю свою, как старую шапку, без толку всю зиму носил, все за тебя одну держусь. Никогда такого со мной не бывало. Чую я сердцем, как зверь стрелу, ему предназначенную чует: все переменится у меня, если ты придешь ко мне. Ведь ты не такая, как наши девы: они то глаза томно закатят, то смеются, как куропатки, то меха на шубу просят. А ты другая, как лес, как вода, тебе не надо ничего, как тайге от охотника ничего не надо, без всех этих ужимок, усмешек, вранья, — только меня, всего меня тайге надо…
Он был как больной, и слова его, горячие, как в бреду, из него изливались. От каждого его слова в моей голове поднимался шум, от страсти, с которой говорил он, словно ветер гудел в ушах. Очи же молчала, ему не отвечала. Как выдохся поток его слов, она заговорила:
— Ты сам зверь, Зонар, и только ты меня можешь понять. Я задыхаюсь от лжи ваших людей. В каждом слове и взгляде ложь, что у дев, что у парней. (Он засмеялся резко и неприятно, но Очи оборвала его.) Если и есть кто-то, кто понимает это и это во мне, так ты лишь один. Девы ваши меня до сих пор боятся и дикой считают. Парни за пугало держат, все норовят при случае пальцем ткнуть: вот лесная дева, говорят, а глаза горят, каждый только и думает, как бы поймать такую дичь. Скучно и душно у вас мне, Зонар.
— Так уйдем же! Сейчас! — Он снова ринулся к ней, пытаясь обнять и притянуть к себе, но она вырвалась, толкнув локтем в грудь. Он резко выдохнул, охнув, а кони шли как ни в чем не бывало дальше.
— Ты о другом забыл, Зонар, — продолжала Очи. — О том, кто я такая. Ты все лесным духом меня считаешь, но такой я была до этой осени. Теперь другая. И есть надо мной власть.
— Кто? Или Ал-Аштара? Она же дитя!
— Не она. Она! — сказала Очи и указала пальцем в месяц, уже скрывающийся за горой.
