Вдруг я ощутила, что выбила ее ногу и вот-вот она упадет навзничь — но тут словно бы ярко вспыхнул костер, и в его свете я увидала перед собой вместо девичьего лица, вместо человечьей головы — морду горного барса. С прижатыми ушами, ощерив серебристую голову и оскалив клыки, он смотрел холодными сияющими глазами. Все во мне сжалось, а барс завизжал, и я почувствовала, что мы оба падаем на землю.
Мне показалось, что горы дрогнули. Но в тот миг я уже знала, что это и есть мое посвящение, — и не отпрянула. Мы покатились вокруг костра. Барс визжал и шипел, бил меня о деревья, прижимал к земле, драл кожу, грыз плечи. Я видела, как кровью налились его глаза и как покраснели клыки, но скорее дала бы сожрать себя, чем отпустила.
Несколько раз он затихал, думая обмануть меня, но я не верила, и все начиналось сначала. Так он трепал меня, как собака суслика, и все же наконец затих. Пасть его закрылась, глаза потухли, и взгляд стал спокойным и холодным, каким и должен быть взгляд царя — будь то духов царь, люда или зверья.
Я думала уже, что он молвит сейчас человеческим голосом: встань, — но он молчал, только смотрел, и я откатилась в сторону и с трудом села. Тело мое было избито, я чуть не теряла сознание. Но тут поняла, что рядом есть кто-то еще — за костром стоял Хозяин гор, ээ-торзы. Его желтая шкура казалась от огня красной, у него были крылья и голова хищной птицы с изогнутым клювом, но при этом чуткие острые уши, а глаза — желтые, узкие и спокойные, — как и туловище о четырех лапах с хвостом, принадлежали кошке… Барс подошел ко мне, и мне удалось подняться, чтобы поклониться духу-хозяину. После я упала и ничего больше не помню.
Чудилось мне, что я дома. Пахнет пряным, теплым. Сквозь прикрытые веки красно мерцает огонь. Мамушка у очага сидит и молочную варку варит. Сучья трещат, а мамушка тихо поет: чату-чату-чатути-и, стрела быстрая лети-и… И хорошо мне, спокойно, так бы и спала.
Только тут всплыло в голове, что я дралась с духом и он меня терзал. Все мое тело в глубоких ранах, но я не чую боли. Сжалось тогда мое сердце: решила я, что не пережила посвящение, канула в высь, и это не мамушка, а моя родная мать поет, сидя в шатре на пастбище Бело-Синего, на берегу Молочной реки… Подумала так — и чуть не заплакала: как переживет отец такой позор!
И открыла глаза.
Передо мною возле костра сидела Камка, резала ножом по маленькой костяной бляшке и пела:
— Чату-чату-чатути, стрела быстрая лети…
