Наконец, я очнулась: показалось, что кто-то зовет меня. В пещере было сумрачно, девы спали, костер не горел. Я лежала, глядя на рисунки на сводах, и радость начинала наполнять мое тело — радость здоровья и вернувшихся сил. Но тут снова показалось, будто кто-то меня позвал, я поднялась и вышла из пещеры.
Было раннее утро раннего лета. Солнце заливало тайгу теплом и светом, пели птицы, и я стояла, оглушенная яркостью красок, не понимая, как успел преобразиться мир. Вот, казалось, только недавно был ясен свет меж деревьями и лишь зеленый туман укрывал склоны — а уже все шумит, опушились лиственницы, и темные кедры осветились новой хвоей. На скалах цветут цветы, и даже колючие кусты укрыты ими — и все это случилось сразу, как от одного дыхания Бело-Синего.
Но вот третий раз окликнули меня по имени, как будто бы в голове оно прозвучало, — я перевела взгляд и увидела Камку у склона. Она строгала ветку, и щепки летели в небольшой, на солнце невидный костер. Я обрадовалась, быстро спустилась и подошла.
— Вернулась? — сказала она, не глядя на меня и продолжая свою работу. Она сказала это как всегда строго, но мне показалась радость в ее голосе, и я разулыбалась от того, что заметила, что она мне рада.
— Нет, это ты вернулась! — ответила я. — А я все эти дни здесь была.
— Будешь мне сказки рассказывать, — проворчала Камка. — Все эти дни, пока горело твое тело, я искала тебя по имени, но нигде не находила. В окрестных горах, в дальних горах — ни один ээ не слышал про тебя. Только потом мне донесли, что ээ-торзы Хозяин забрал тебя в свой чертог и там сохранял твою душу, пока болеет тело. Видимо, крепко полюбилась ты ему, — сказала она и подняла глаза. — Только я бы поостереглась такой любви, — добавила после. Я растерялась и не знала, что отвечать. — Те, ладно! Что суждено — на коне не объехать. Иди сюда, дева, будем тебе первого Солнцерога на руку сажать!
— Сейчас? — изумилась я, но спорить не стала, сняла куртку с одного плеча и ближе к ней села.
У Камки все оказалось готово: черная краска из сажи и тонкая большая игла. Сначала нарисовала она на запястье кистью ветворогого Солнце-Оленя с закрученными ногами, неясно и грубо, толстым слоем жирной краски, так что я, наблюдая за ее работой, даже расстроилась — некрасив показался мне этот олень. Потом она взяла иглу, дунула на нее, что-то шепнула и вдруг резко и больно уколола в рисунок. Я вскрикнула и отдернула руку. Капелька крови темного цвета выступила из-под краски. Камка расхохоталась, схватила мою руку, притянула с силой и принялась наносить быстрые, точные уколы, хотя и не такие уже болезненные.
