Не знаю, как это получилось, но в определенный момент музыка прервалась и радиоэфир заполнила абсолютная тишина. Не было даже бульканья помех — ничего, кроме абстрактного цифрового вакуума, лишенного какой-либо глубины. Мы потеряли контакт с Землей, скоро нашим задницам здесь станет очень жарко.
Затем музыка возникла вновь: стон и скрежет. Хриплый и первобытный. Но теперь она доносилась не из динамиков. Она звучала во всех отсеках «Мира», как будто ее источник находился внутри станции — сразу позади нас.
Мы повернулись разом — трое космонавтов и я — и оказались лицом к лицу с пятым пассажиром.
Это был чернокожий мужчина, одетый в один из российских скафандров, имевшихся на станции. Он дул в позолоченный саксофон, вся поверхность которого сверкала, как оружие из научно-фантастического романа.
— Вот черт, — сказал я. — Альберт Эйлер.
Российский космонавт вновь повернулся ко мне:
— Кто-кто?
— Альберт Эйлер, — ответил я. — Джазмен XX столетия.
— Какого черта он здесь делает? — выдохнул немец.
— Он со своими глупостями сейчас истратит весь кислород, — подхватил эстафету француз.
— Это правда, — добавил россиянин. — Кем бы вы ни были и каким бы способом ни попали сюда, прекратите играть на своем инструменте: так вы исчерпаете все наши запасы. Нам нужно действовать, экономя максимум энергии.
При этих словах джазмен поднял глаза на Чукашенко, командира экипажа, после чего остановился прямо на середине музыкальной фразы. Он тщательно вытер язычок саксофона и положил инструмент на колени. Эйлер сидел на контейнере, прикрепленном к переборке станции при помощи обычных липучек, которые используются для одежды или обуви. Казалось, музыканту нет абсолютно никакого дела до весьма специфичных трудностей, которые обитатели станции испытывали в связи с состоянием невесомости.
Он взглянул на наручные часы, вытащил неведомо откуда флягу с узким горлышком и сделал из нее большущий глоток. Мгновение сверлил сосуд взглядом, а затем посмотрел на нас:
— Не хотите выпить, командир Чукашенко?
Фляга поблескивала в полутьме отсека.
— Уберите это. На борту станции алкогольные напитки категорически запрещены.
Музыкант уставился на россиянина с изумленным видом, а затем расхохотался:
— Черт меня побери, это одна из лучших шуток, которые я слышал за всю свою жизнь… и после нее…
Он и в самом деле продолжил смеяться, но внезапно остановился и обвел нас взглядом, которому алкоголь добавил проникновенности, после чего вновь сверился с древними ручными часами:
