Но я — то — ведь я помнил, никак не мог забыть, выбросить совсем из сознания ответ на тот же вопрос, услышанный мною много лет назад, на темной обочине безымянной дороги здесь, в этом же краю, быть может, на этом самом месте: «Нет, — шептали, горько кривясь, черные невидимые губы, — конечно нет дела, никакого… Силе ведь не дано познать слабость, великому — склониться до ничтожного… Кого может заботить, что бытие мироздания в целом приносит страдание мельчайшим его частицам?.. Как может заботить, что работа великого механизма изнашивает его мелкие детали? — она была бы иначе невозможна, и механизм остановился бы… Так, без страдания наступает небытие…»
Ее слова жгли мне душу нестерпимо, как огнем, и в первый раз задумался я тогда, как должны были чувствовать себя те, чьи сердца я жег словом своим, проходя землями и морями, в служении моем наделенный неизмеримо большею мощью — и понял я, что и об этом тоже шепчут мне темные уста: слово, которое я нес, которое затем разносилось по всему свету и касалось каждой души, несло страдание — однако же без него в мире воцарился бы хаос, прекративший в нем рано или поздно всякое бытие.
«Страшно, очень страшно, — бормотала она, — ведь — представь: между ними… нами… нет и не может быть никакой любви — ведь нет никакой любви в темной бездне тяжелых безжизненных вод, просто от собственной тяжести своей стремящихся раздавить этот… ваш… мир: просто ведь он — как инородный предмет в этом бесконечном неживом организме, погруженном в вечный сон, лишенный даже сновидений… как нарыв, опухоль, причиняет беспокойство, страдание…»
Сполохи костра освещали ее лицо; оно казалось то злым и неприятным, то спокойно — задумчивым и почти красивым, то — безумным. И ее речь — она то опускалась до шепота, то наполнялась яростью — почти до крика, то снова становилась спокойной, даже будто бы равнодушной, будто бы рассказывала она о чем — то, не имеющем к ней никакого отношения.
«Не может, не может быть и нет любви у исчадий бездны, им незнакомо милосердие… каждый — враг каждому, а не только… — она запнулась, — вам…»
— Светлым! Пресветлым! — продолжила она с нескрываемой злобой. — Тебе повезло родиться в этом мире, устроенном для жизни — просто повезло: в этом не было твоей заслуги — родиться здесь, а не в царстве смерти за его пределами. Но ты думаешь, что родиться от мертвого камня лучше, почетнее, чем от воды — пусть и мертвой?
Она умолкла, а я не знал, что ей ответить на это, кроме того, что, вероятно, так зачем — то было нужно — именно так, а не иначе, чтобы мне повезло, чтобы повезло именно мне…
