— Если уж тебя обуяла такая страсть к заделыванию дыр в линолеуме, — хмыкнул Ал, — отправляйся в аптеку и закупи все необходимое.
Прошло уже две недели с тех пор, как Сесилия обосновалась в Америке, и терпеть соседство крыс она не собиралась. Но… в кармане не было ни гроша.
Внутренне содрогаясь от страха, она выдавила:
— Но… не можешь ли ты дать мне хоть немного денег?
— Черт возьми! — взъярился Ал. — Сколько это может продолжаться? Нужны деньги — так пойди и заработай их!
Это было то, о чем она мечтала, но не осмеливалась попросить. Очень осторожно, чтобы не разозлить мужа, Сесилия произнесла:
— Хорошо, Ал, я подыщу себе подходящее место.
Вскоре она начала работать в большой аптеке, торгующей не только лекарствами, но и кофе, булочками и всевозможными парфюмерными товарами. Несмотря на круглосуточный режим работы в этом заведении и постоянный наплыв посетителей, Сесилии этот уголок казался спасением от мужа, его сестры, их постоянных нападок и мрачного окружения стен с отклеивающимися обоями, из-под которых вот-вот выглянут крысиные мордочки.
Когда подошла к концу первая неделя работы в аптеке, мистер Донателло вручил Сесилии конверт с жалованьем. Она тут же сказала, что хотела бы прикупить воска, чтобы заделать дыры в линолеуме, и немного крысиного яда. Мистер Донателло принес все необходимое.
— Сколько с меня? — радостно улыбаясь, спросила Сесилия.
Названная сумма была настолько ничтожной, что она невольно нахмурилась.
— Бери, бери, девочка, не сомневайся, — заверил ее мистер Донателло.
В отличие от Сесилии и мистера Донателло посетители аптеки не знали итальянского, и, общаясь с ними, Сесилия вскоре поняла, насколько вульгарен английский Ала.
С первым шевелением плода под сердцем Сесилия ощутила в себе какую-то неведомую ранее силу. Ей чудилось в этом что-то мистическое. Совсем недавно она была ребенком где-то там, в оставшейся далеко Италии, и вот сама скоро станет матерью. Было, конечно, страшновато, но еще не родившееся дитя, составлявшее с ней единое целое, вселяло непоколебимую веру в будущее.
По мере того как развивалась беременность, Сесилия все чаще обнимала свой живот, как бы отгораживая и себя, и ребенка от окружающего мира и заключая в свой собственный. И сразу же становилось намного легче переносить тягостное одиночество.
Жизнь Сесилии была безрадостна: никто ее не успокаивал, не поддерживал. Ей так недоставало просто доброго слова! Понимая, что ничего хорошего она не дождется, Сесилия замкнулась в своей беременности, только в ней и находя утешение.
