— Ручной — вроде как прирученный.
— Ну, не так сказал. Ты слушай. Он уже пожилой, и жена у него пожилая. А он ей письма стихами пишет. Я его спрашиваю: «Может, вы вообще писатель? Так в дивизионку что нибудь дайте». А он говорит: «Так соскучился, что нормально уже писать не могу, только стихом, от большого чувства». На огневой хладнокровней его нет. Подползу, спрошу — как с огнеприпасом? Всегда точную цифру назовет, сколько патронов израсходовал. И всегда у него на учете скорость ветра, влажность, видимость. С умом воюет. И мне велит после войны обязательно учиться! На свою специальность зовет, в агрономы. Окопы копаем, он тоже, как все, копает, но причитает: «плодородный слой портим», — даже просил этот плодородный слой отдельно отгребать, а тот, который из глубины, тот на брустверы. Вот как к победе человек готовится. По-хозяйственному твердо.
— А ты стихи писать можешь?
— Не пробовал.
— А я нишу.
— Лирические?
— Ну да, про любовь. — Спохватилась: — Но только вообще, не кому-нибудь.
Петухов произнес мечтательно:
— Хорошо живым быть. Я вот не задумывался, как это приятно, а теперь понимаю, как это здорово! Вот сидим мы с тобой, все такое красивое — деревья, трава, жуки ползают, и ты во всем этом самая красивая.
— Получше жука?
— Ну что ты, в самом деле! Понимаешь, а делаешь вид…
— Ну не буду. — И она коснулась своей щекой его щеки.
— Я вот лежал в доте заваленный, — хмуро сказал Петухов. — Очень даже некрасивая смерть — задохнуться в глине. Думал, откопают, а я мертвый. Все равно как из могилы покойник. И вдруг ты меня такого увидела б. Даже смотреть неприятно во рту, в глазах, в ушах глина. И, наверное, рожа была бы синяя, как у удавленника. Ну и очень сожалел, что не от пули накрылся.
— Ну что ты такое несешь, даже слушать противно! — возмутилась Соня.
— Ты потерпи, дальше скажу. Лежал я, дышал через ствол винтовки, а про тебя думал. В этом главное! И, по-честному говоря, соображал: если вызволят, скажу тебе потом, что такие обстоятельства, а я о тебе думал. Считал — не поверишь!
— А я верю.
— Ну вот, я тоже и про это думал, что ты такая прямодушная, что поверишь, и решил не говорить.
— Но сказал же.
— Когда? Когда я тебе теперь чего угодно могу говорить, без всякого предварительного продумывания, как будто сам себе говорю. Знаешь, как это здорово, что такое может быть
— И я буду стараться с тобой так говорить, словно сама с собой, — заявила Соня. — И это уже такое, что остальное все меньше значит…
