— А я помесь, — быстро проговорила Нюра и исподтишка подмигнула девушкам.
— Значит так, товарищи, — произнесла Солнцева. — В банно-прачечном отряде есть самодеятельность, в ПАХе[1] даже струнный оркестр, а с нашей стороны ни одного таланта. Командование приказало дать после сбора орденоносцев концерт, а от нашего подразделения — никого.
— А мы своего комсорга в гражданское обрядим. Пройдется по эстраде, и все. Даже не аплодисменты, а полная овация.
— У Нюры хороший голос, — заметила Коровушкина. — Такие хорошие старинные северные песни поет, за душу хватает.
— Запишем, — сказала Солнцева.
Хохлова предложила бодро:
— Хорошо бы такой номер сделать: на Нелли чтобы глазели, а меня только ушами слушали…
Ночью все девушки, свободные от дежурства, проснулись от ужасного стонущего крика Ольги Кошелевой, она билась на нарах и стонала, словно при смерти.
— Ты что, ты что? — затормошила ее Соня.
Ольга села и вытирая слезящуюся пустую глазницу, сказала, задыхаясь, шепотом:
— Снилось: Лебедева убили.
Подскочила Нюра, возбужденная, сердитая, закричала:
— Вставай быстро, стучи костяшками обеих рук о дерево! Стучи, тебе говорят, ну! — Спросила: — Сегодня какой день? — Облегченно вздохнула: — Хорошо, не пятница. В пятницу такой сон самый опасный. — Обернулась к Ольге: — А ты все же стучи, как тебе говорят.
Подошла Нелли, высокая, в накинутой шинели, сказала строго Хохловой:
— Ты что, сдурела? Что за приметы идиотские! Может, ты еще в бога веришь?
— В бога — нет, — поспешно ответила Нюра, — а в приметы — обязательно. — Поколебалась: — Конечно, на всякий случай. Когда штормяга, отец в море, мы обязательно все огни в доме зажигаем. И во всех других домах тоже. Раньше лампады жгли, а теперь электричество. Чтобы рыбакам светить, обозначать всем поселком, где бухта.
Ольга, прижавшись к Соне, плакала, вытирая слезы подолом рубашки.
— Вы, пожалуйста, спите, — попросила она. — Я уже отошла, так, глупость.
Потом Соня и Ольга, набросив шинели, вышли из землянки и сели на неиспользованные бревна наката. Небо было светлое, только два-три патлатых легких облачка и, словно талая, прозрачная луна на нем. Где-то на правом фланге вспыхивали, будто зарницы, вспышки мерных орудийных залпов, и грозовым, громовым, глухим раскатом отдавало в сияющем вогнутом куполе неба.
Ольга сказала, зябко прижимаясь к Соне:
— Раньше мне снились мои, но всегда живыми: и папа, и мама, и Сережа, и Петька, и Муська. Вижу живыми, а во сне плачу. Даже во сне всегда помнила, что их нет. Ты понимаешь? Вижу живыми и помню, что их нет.
