— Наше семейство, — невесело усмехнулся Сергей.
— Тогда при чем здесь Болховской? Почему ты думаешь, что именно он всему зачинщик? — сверля взглядом Всеволожского, спросил Тауберг.
— Ну, тогда главным подозреваемым являюсь я...
— Ты?! — опешил Иван.
— Я. Все просто и банально. В Казани, после пожара, Полина пришла ко мне и показала письмо, сильно компрометирующее в глазах света и двора моего достопочтенного батюшку, упокой Господь его грешную душу. И потребовала в обмен на сие послание представить ее в свете и дать приданое, чтобы благопристойно выйти замуж и обеспечить будущее себе и Лизе.
— И что ты? — напряженно спросил Иван.
— Я... А я — дурак. Письмо все еще у нее, но мне теперь это безразлично. Лишь бы с ней ничего не случилось.
— Бедный мой друг, — чуть насмешливо протянул Тауберг, — то, что ты влюблен, как пятнадцатилетний отрок, ни для кого не секрет. Право, не думал, что доживу до времен, когда увижу тебя в сей незавидной роли.
— Тевтон, это серьезно! Я... я женюсь на ней! — вновь закружил по кабинету Сергей.
Тауберг с потрясенным видом уставился на Всеволожского. Влюбиться — это ладно, ну с кем не бывает. Это что-то вроде зимней вьюги: пометелит, да и пройдет. Но жениться! Утратить свободу, связать себя путами семейных обязанностей! Прощайте веселые друзья-собутыльники, ночные пирушки, сладострастные Лилетты и Хлои!
— Полина Львовна, — осторожно начал Иван, — девушка, несомненно, с большими достоинствами... — Он не удержался, и озорные огоньки заплясали у него в глазах.
— Пошел ты к дьяволу, Иван! Все, это не обсуждается!
— Ладно. — К Ивану снова вернулся его всегдашний невозмутимый вид. — Но все-таки кто же пытался отравить Полину? Тут одно из двух: либо челядь, либо кто из домашних, но уж никак не Болховской.
— Ну, кто из домашних, Иван? Манасеина? Дамбрезак? Достопочтенная Аспазия? Зачем им это?
— Но кто-то же подсыпал в чашку Полины Львовны яду?
— Подсыпал, — согласно кивнул Сергей.
— Кто? Ты же собирался провести дознание?
— Провел.
— И что?
— Ничего. Касательство к тому завтраку имели наш знаменитый Тардье, буфетчик, кофешенок и еще чертова прорва народу. Никто из них ни сном ни духом... по крайней мере, они так сказывают. Доказательств никаких...
Уже собираясь уходить, Тауберг вдруг спросил:
— Послушай, а какую фамилию носила матушка Полины Львовны в девичестве?
— Не знаю, — пожал плечами Сергей.
— Узнай, — наставительно произнес Иван, — лишним не будет.
14
Когда Всеволожский вошел в спальню Полины и увидел ее бледное лицо с огромными карими глазами в темных, болезненных ободках, худенькие запястья в голубых жилках, умиление и жалость его так захлестнули, что комок подступил к горлу.
