Елка между тем догорела; по данному знаку дети ринулись на нее всейтолпою и тотчас же повалили на землю; произошло всеобщее замешательство; слышался визг, смешанный с кликами торжества; Сеня Порубин, несмотря насвою хилость и многочисленные изъяны, как-то так изловчился, что успелзапихать в свои карманы чуть ли не половину гостинцев; Прохоров тоже полезбыло на фуражировку вместе с прочими, но ему не удалось достать ни однойпалочки пастилы, потому что дети подкатывались ему под ноги и решительно недавали приняться за дело как следует; да к тому же и няня маленькихПоплавковых без церемонии поймала его за руку и вывела из толпы, сказав приэтом строго: "Стыдись, сударь! такой большой вырос, а с детьми баловатьсяхочешь! еще Машеньке ручку отдавишь!"
Как было бы совестно Наденьке, если бы она видела эту сцену!
Но об ней вспомнили только тогда, когда елки уже не существовало. ПапаЛопатников серьезно обеспокоился и собрался было на поиск за своеюдевочкой, как она появилась сама в дверях залы.
Наденька была несколько бледна, но на вопрос папаши: "не болит лиголовка?" отвечала: "не болит", а на вопрос: "не болит ли животик?" отвечала: "ах, что вы, папаша!" и, вся вспыхнувши, спрятала свое личико наотцовской груди.
– Что же с тобой, душенька? – допрашивал папаша.
– Ах, папаша, какой вы! – отвечала Наденька и порхнула от него всторону.
Во время этого допроса у Кобыльникова как-то все выше и вышеподнималось сердце, и вдруг сделалось для него ясно, что он пресквернуюштуку сыграл, сказавши Наденьке такую пошлость. С злобою, почти сненавистью взглянул он на Сеню Порубина и начал было показывать золоченыйорех, чтоб подманить его к себе, но Сеня словно провидел, что делается вдуше его, и, сам показывая ему целую кучу золоченых орехов, только смеялся, а с места не трогался.
"Ну, черт с тобой! когда-нибудь после разделаемся!" – подумалКобыльников и в ту же самую минуту как бы инстинктивно взглянул в тусторону, где была Наденька.
Оттуда глядели на него два серых глаза, и глядели с тем жебезграничным простодушием, с тою же беззаветною нежностью, с какою ониприветствовали его из-за елки в минуту прихода. Точно приросли к нему этиглубокие, большие глаза, точно не в силах были они смотреть никуда в другуюсторону. Кобыльникову почуялось, словно кровь брызнула у него из сердца ивот источается капля по капле и наполняет грудь его! Горячо и бодро вдругстало ему.
– Посмотрите-ка, Надька-то! – шептала змеище Поплавкова горынчищуПорубиной – глаз не может от этого молокососа отвести, словно съесть егохочет!
