.
Такой царственный артист, что его следует называть:
– Феодор Иоаннович Шаляпин.
– Наш Фёдор! – как говорят московские Неуважай-Корыта.
Ферреро в этом отношении – крошка Шаляпин.
Каждое движение его ручонок, каждый взмах головы и этой великолепной шевелюры полны ритма, сливаются с музыкой.
Составляют гармонию с тем, что играется.
А потому в каждую данную минуту, под оркестр полны красоты.
Вы никогда не видели дирижёра, который бы дирижировал такими красивыми и такими гармоничными жестами.
Да, есть моменты, когда хочется плакать.
Потому что красота и гармония заставляют слёзы подступать к горлу.
«Гениальная» память, весь музыкален, – но чувствует ли он то, что играет?
Лет 10—12 тому назад меня поразил, – и очаровал, – манерой дирижировать Рахманинов.
Он дирижировал тогда своим «Алеко» в Большом театре.
Когда в оркестре возникала нежная, прекрасная мелодия, жесты Рахманинова становились такими, словно он нёс через оркестр что-то бесценное.
Невероятно дорогое и страшно хрупкое.
Ребёнка ли, хрустальную ли вазу тончайшей, ювелирной, работы, или до краёв наполненный бокал токайского «по гетману Потоцкому» вина, с 1612 года дремавшего в бутылке, «поросшей травою».
Вот-вот толкнёт какой-нибудь неуклюжий контрабас или зацепит длинный фагот, – и драгоценная ноша упадёт и разобьётся.
Нет границ прекрасному в жизни, – и осторожность может быть выражена в формах божественно-прекрасных.
Сикстинская Мадонна вся полна боязни.
От которой сладко сжимается сердце.
Эта Девушка-Ребёнок, несущая на руках Младенца со лбом мыслителя и глазами мудреца, полна трепета и дрожи за свою ношу.
– Не уронить бы! – говорит вся её фигура.
Как она крепко держит руками ребёнка.
Ей приходится идти по облакам.
Посмотрите на её босые ноги.
Как пальцы впиваются в эти облака.
– Не пошатнуться бы!
Какая чарующая любовь и осторожность!
И в боязливом жесте, которым дирижировал Рахманинов чудесную мелодию, была божественная красота любви, вылившейся в осторожность.
Когда я любовался маленьким Ферреро, мне вспомнился очень большой Рахманинов и «Алеко».
Взгляните на этого малыша, когда доходит до мелодии, которая ему нравится, и которую он, видимо, любит.
Его лицо наполняется нежностью.
А в глазёнках, вытаращенных на оркестр, почти испуг:
– Вот-вот уронят!.. Разобьют!..
Его беспомощные ручонки полны умоляющего жеста:
– Тише, тише… Ради бога, осторожнее!..
Он любуется ею и боится за неё, за мелодию.
И боже, с какой осторожностью несёт её через оркестр.
