— Ни-ни-как нет, о-о-тец-ата-та-ман. — Язык у казака заплетался. — Я-я ки-ки-сет обронил в тра-тра-ве.
— Ах, ирод! Ах, тараруй![2] — обозлился Степан Тимофеевич страшно. — Эй, казаки, плетей!
При слове «плетей» хмель из Копейки будто выдуло ветром. Повалился он Разину в ноги.
— Прости, атаман.
— Умеешь пить, умей и похмелье принять, — сурово ответил Разин.
Когда притащили лавку и плети, Степан Тимофеевич скомандовал:
— Десять ударов!
Всыпали.
— А теперь еще сорок!
— За что же, отец-атаман?
— За вранье, за тараруйство, — ответил Разин.
Не любил Степан Тимофеевич врунов. Ложь самым великим грехом считал.
Казак Ксенофонт Горшок втерся к Разину в доверие. Началось все незаметно, по мелочам. То прочистит Горшок атаману трубку, то пыль из кафтана выбьет, то подведет под уздцы коня. Понадобится что-то Разину — Горшок тут как тут. Даже в баню ходил со Степаном Тимофеевичем, тер атаманскую спину.
— Средство мое надежное, — говорил казакам Горшок. — Я своего добьюсь. Я первой особой при отце-атамане стану.
И правда. Не заметил Разин и сам того, как стал при нем Горшок человеком незаменимым, во всех делах чуть ли не первым советчиком. Но самое страшное — стал Горшок шептуном. Трет он в бане атаманскую спину, а сам:
— Отец-атаман, а сотник Тарас Незлобии выпил вчера лишку вина и словом недобрым тебя помянул.
Наговорил на Тараса Горшок. Вот что сказал Незлобии: «Зазря отец-атаман дал Ксенофонту большую волю».
Прочищает Горшок атаманскую трубку, а сам:
— Отец-атаман, а башкирец Амирка тоже дурное о твоей атаманской особе молвил.
А на самом деле вот что сказал Амирка: «Я бы быстро Горшка отвадил».
Подводит Горшок атаману коня, а сам и тут незаметно про кого-то Разину шепчет.
Вспыльчив Степан Тимофеевич. Крут на расправу. Попали в немилость к нему и сотник Тарас Незлобии, и башкирец Амирка. Пострадали без особой вины и другие.
Приобрел Горшок небывалую силу. Робели перед ним казаки. Боялись его доносов. Знали: если невзлюбит кого Горшок, несладко тому придется.
Правда, лихой казак Епифан Гроза пригрозил Ксенофонту расправой. Однако угроза Епифана бедой для него же самого обернулась. Исчез куда-то Гроза, словно в воду канул. Притихли и вовсе теперь казаки. Шептуна за версту обходят.
И вдруг однажды пропал Горшок. Искали его, искали. Разин был в страшном гневе, шкуру грозился спустить с любого. Не помогло. Не нашелся Горшок, словно и вовсе на свете нежил.
Лишь через неделю, когда стих атаманский гнев, признались разинцы атаману: утопили они доносчика.
