Он вернулся в эти места, чтобы вознести молитву.
Чтобы помолиться пустыне слез, странствующим дюнам. Своей земле, своему детству. Он не ведал, откуда взялась страстная привязанность к этому морю песка. Возможно, от сознания того, что каждая песчинка была слезой Истоков. Слеза, оставленная ликорнийцам в наследство, дабы они утоляли жажду, чувствуя с каждым глотком, что все происходит благодаря слезам, пролитым Единорогами Истоков.
Момент был переломный, но он не знал, начнется ли когда-нибудь другой период. В точности как Хранители некогда оплакивали свой погибающий мир, теперь он оплакивал гибель своего. Гибель Миропотока. Тем не менее он знал, что оставалась еще хрупкая надежда — Януэль. Весть о нем облетела все земли. Этот юноша, в чьем сердце жил Феникс, бросил вызов Харонии, он сплотил остатки своей разгромленной лиги. Несколько друзей хранили ему верность; зловещие воины яростно преследовали его. И все же зов Януэля прокатился эхом по всему Миропотоку. Он воплощал в себе крохотную возможность обратить течение времени вспять. Януэль был песчинкой, попавшей в громадный механизм Харонии.
Этот образ понравился ему. Да, Януэль вполне мог бы быть родом из этой пустыни. Песчинка, слеза, капля, в которую Волны вдохнули жизнь.
«Какой странный парадокс», — подумал Эзра. По опыту он знал, как трудно чужеземцу понять, что каждая песчинка на самом деле была когда-то слезой. Жемчужиной, которую могли выявить только слезы молящегося муэдзина. Умение плакать входило в обязательный перечень. Это было долгом. И Эзра научился плакать очень рано.
Он помнил, как впервые заплакал. То была темная, безлунная ночь, когда он по повелению матери робко присоединился к ожидавшему его отцу, тот растянулся прямо на песке, положив голову на бок Единорога. Эзра ясно помнил дыхание лежащего Хранителя, его грудь, приподнимающую безжизненное лицо его отца в похоронном ритме. Он улыбнулся, отец тоже. Затем его взгляд опустился на грудь, откуда словно нож торчал прозрачный рог. Эзра увидел, как придаток растет на глазах, а из раны течет фиолетовая кровь и исчезает, достигнув земли. В тот момент он не плакал. Он не заплакал, даже когда превращение его отца закончилось: побежденный страданием, он схватил сына за руку и умер со следующим вздохом. Нет, мальчик заплакал, лишь выйдя из палатки, он обхватил мать за талию, а она погладила его по голове и объяснила, что из крови его отца, смешавшейся с песком, скоро появится новый оазис — несколько пальм и источник чистой воды, куда для молитвы станут приходить члены племени, чтобы отдать почести усопшему муэдзину. Так в пустыне слез выражалась жизнь.
