Но она отстранилась. Натянула спортивный костюм, кроссовки, стеганую куртку для тепла. И покинула его, не сказав ни слова.
Засыпая опять, он слышал ее удаляющиеся шаги.
В семь часов она вернулась, раскрасневшаяся, дрожащая, с прилипшими к потному лбу волосами. Он смотрел, как она раздевается, разглядывал сбоку ее плоский живот и груди, потом глубокую ложбинку между лопатками, когда она шла в ванную, по-прежнему ничего не сказав. Вот уже почти три месяца они не разговаривали.
Он любил ее. Но когда говорил ей об этом, она не верила. Даже когда от волнения он чуть не плакал, презрительно отворачивалась. Говорила: «Ты мне уже лгал раньше». И не было нужды добавлять само собой разумеющийся вывод: «Откуда мне знать, что не лжешь и теперь?»
Задай она этот вопрос, он бы не знал, как ответить. Собственно, у нее не было оснований верить ему. Но если бы Эрика могла заглянуть ему в душу, то увидела бы, что на сей раз он не лжет. Он любил ее, желал ее, а она уходила снова и снова.
Покинутый, он лежал в постели, подсчитывая, сколько же дней не занимался с женой любовью. Потом услышал шипение струй душа из-за двери ванной и вдруг подскочил с кровати, снял трусы, вошел голым в ванную, ринулся сквозь теплый туман к двери душевой, отодвинул ее до отказа и шагнул к Эрике. Она захлопала глазами с изумлением и чем-то очень похожим на негодование.
Сначала Эрика противилась, не яростно, только отрывистыми возражениями, какой-то чепухой о делах, о соблюдении расписания часов работы галереи, но то, что она отказала ему даже после столь долгого воздержания, лишь возбуждало его еще больше.
Он прижал ее спиной к мокрому кафелю и в конусе покалывающих струй овладел ею. Не слушая ее протестов, он силой заставил покориться, и в конце концов она запрокинула голову, вода струилась по ее спутанным волосам, попадала в открытый рот, ручейками шампуня пенилась на груди и плечах.
Извергнув семя, он прижался губами к ее уху и услышал свой шепот: «Бегать любишь, да? Так вот, от меня не бегай!»
После этого он вышел из душевой, не потрудясь задвинуть дверь.
Уходила из дома Эрика с красным от гнева лицом. Гордость помешала ему принести извинения или объясниться. К тому же единственно правдивого объяснения она бы не приняла.
Он любит ее. Черт побери, любит всей душой, а она отказывается верить, не верит ни единому его слову. Но это истинная правда. Он ее любит.
— И ты, болван, — шепот его сливался с шипением душевых струй, — выбрал превосходный способ доказать это.
