Гости еще не успели допить шампанское, как встал Ося и поднял рюмку, куда был налит кагор.
— Тетечка, — проникновенно начал он рыхлым голосом, — я хочу предложить этот тост за ваше здоровье. Здоровье, как известно, дороже десяти и даже ста рублей, а, как говорится, — тут Ося сделал паузу, — не имей сто рублей, а имей?.. М-м… двести!
«Почему наши еврейские дураки всегда такие активные?»— с горечью подумал Максим.
— Тетечка, — продолжал между тем Ося. — Все мы хорошо помним, что мы пережили, когда вас положили на операцию. Конечно, думать надо только о хорошем и надеяться на лучшее, но место, где вы лежали, это, я вам скажу… Так что, давайте, тетечка, и все присутствующие — родные и гости, выпьем, чтобы ни вам, ни кому-либо из нас не пришлось переживать того, что вы и мы все пережили.
Холодея, Максим взглянул на Ирину Трофимовну, но увидел на ее лице добродушную и веселую, как всегда, улыбку.
— Спасибо, Осюнчик! — сказала она. — Но за меня уже пили, так что давайте лучше выпьем за тебя, чтобы Фира принесла еще одного парня. Или, в крайнем случае, девку.
Осюнчик хотел что-то возразить, но Григорий Маркович поднял рюмку и встал:
— Чтобы все были живы-здоровы! — торопливо объявил он и сразу выпил.
После этого тоста Гольдин стал непривычно болтливым — изредка поглядывая на жену, не закрывая рта, рассказывал старые анекдоты, громко хохотал, потом затеял разговор о политике: что вы думаете, с Израилем все так просто? Вы еще увидите — очень и очень непросто, попомните мое слово. Это, безусловно, милитаристское государство, и американские империалисты тут приложили руку, что говорить.
— Позвольте мне сказать еще один тост, — вдруг канючливо влез Ося, — всего несколько слов. Ровно год назад мы похоронили дядю Изю. Я до сих пор не могу без слез…
Скотина, он ведь, и верно, плакал — крупная слеза ползла по толстой щеке.
— У тебя сигарет нету? — громко спросил Максим Осюнчика через стол.
— Не употребляю, — солидно ответил тот.
— У меня английские, пошли покурим, — Максим вышел из-за стола.
— Так я же… — сопротивлялся Ося, но Макс взял его за плечо и потащил к двери.
— Расскажу анекдот, здесь неудобно, пошли, очень смешно — ухохочешься, — приговаривал Максим.
В коридоре он загнал Осюнчика в угол рядом с вешалкой и, понизив голос, спросил:
— Что есть самое печальное зрелище на свете?
— Уже смешно, — одобрил Ося.
— Будет еще смешнее, — пообещал Максим. — О'Генри считал, что это — дырка на конце чужого пистолета. А я вот думаю — дебильный еврей.
