Когда все собрались наконец у могилы, рядом с которой на приспособлении, напоминающем козлы для пилки дров, стоял открытый гроб, председатель завкома все-таки не выдержал: «Нехорошо, надо бы хоть несколько слов, провожаем в последний путь… Человек всю жизнь отдал заводу, вот пусть хоть Александр Николаевич…» Губин не успел ни возразить, ни согласиться, вдова резко подняла непокрытую голову («даже черного платка не могла надеть, тихий ужас…») и заявила: «Сказано — никакой болтовни. Жизнь свою Григорий Ильич действительно отдал заводу. В благодарность за это завод его и убил».
«Анжела, ну зачем ты?! Не место. Здесь Гришины товарищи…»— начал было утихомиривать ее высокий человек в полковничьей шинели. «А где место? Где место, папа? — тотчас вскинулась она. — Товарищи… Если бы — товарищи, не дали бы затравить. Закрывайте! — приказала она могильщикам. — Чего ждете?»
Ропот прокатился в толпе и затих. Губин отвел глаза от гроба, он смотрел теперь на Анжелу. Высокая, прямая, с бледным, замкнуто-непреклонным лицом… Такое же выражение лица у мертвого Гриши…
В полном безмолвии гроб закрыли и опустили в могилу, бросили, как положено, по горсти земли, и могильщики резво взялись за лопаты.
«Кошмар. Это — чтоб даже не проститься, к гробу не подойти… — зудел над ухом Губина Утехин. — Странная все-таки особа… А место тут неплохое, чистый песок…»
Губину стало невмоготу, он отошел.
Несколько минут, и все было кончено. На холмик положили цветы, венок от завода, и один за другим цепочкой потянулись к выходу с кладбища — до автобуса еще час добираться по вконец раскисшей дороге.
А Губин задержался. Не хотелось идти вместе со всеми, пускай уедут, не надо будет никого подвозить и поддерживать всю дорогу светские беседы.
Он шагал по дорожке, ведущей к церкви… Вот и нет больше Гриши, а есть этот холмик среди крестов и фанерных колонок со звездами, до сих пор их ставят, солдатские эти памятники. Над холмиком небо. Облака разошлись, и сейчас оно высокое и белесовато-голубое.
Губин вдруг отчетливо представил себе другие похороны — вот сейчас, в это самое время, кого-то, достойного более пышного погребения, закопали где-нибудь на престижном кладбище. Под траурную музыку, с речами, со всем, что положено в таких случаях. Закопали. Надели шляпы, сели в черные «Волги» и разъехались. А покойник остался. И лежит так же, как Гриша, — в той же земле, под тем же небом…
Губин подошел к церкви. Дверь, конечно, заколочена, колокольня полуразрушена. Он повернул налево, потом направо, брел наугад и неожиданно опять оказался перед Гришиной могилой. Возле холмика стояла Анжела. Стояла одна и курила, аккуратно стряхивая пепел в бумажный кулек. По заносчивому лицу ее, обращенному вовсе не к могиле, а куда-то вверх, текли слезы. Казалось, текут они сами по себе, будто отношения не имеют ни к немигающим прищуренным глазам, ни к брезгливо приподнятой левой брови. Будто она и сама не подозревала, что плачет, просто стояла здесь, курила и ненавидела весь белый свет.
