«А она, похоже, в самом деле счастлива, воображает, что я Бог весть какой подарок», — подумал Губин. На мгновение ему сделалось зябко от мысли, что вся эта история может впоследствии оказаться чем-то громоздким и тягостным…
В Горьком, сразу как причалили, Губин получил телеграмму. Выяснилось, что оболтусы забыли вовремя заплатить за телефон, и его отключили. «Включат восемнадцатого, — сообщала Маша, — не волнуйся отдыхай веселись нас все порядке Юля выписывается понедельник».
Перечитав телеграмму, Александр Николаевич испытал громадное облегчение: «У них хорошо, и у меня хорошо, и это никому не в ущерб, и я всех люблю, даже больше, чем раньше». Почему «больше», он додумывать не стал, пора было идти на берег, Лиза уже нарядилась в свое белое платье с вышивкой — с тех пор, как Александр Николаевич тогда, в баре, похвалил это платье, она носила его постоянно.
Да… Жизнь на теплоходе казалась теперь как бы… не совсем настоящей, что ли. Точно Губин вдруг перенесся из своего ленинградского дома на страницы романа, который читал, сидя в кресле, пока Маша готовит ужин. Перенесся, слился на время с главным героем, участвует в каких-то невероятных событиях. А кончится книга, и он спокойненько пойдет себе на кухню пить чай, не имея больше никакого отношения к тем персонажам, что остались на бумаге…
Было бездумно и легко. Весь день они с Лизой бродили по городу. Александр Николаевич прекрасно знал Горький, не раз бывал здесь в командировках, и теперь с удовольствием показывал ей центр: Свердловку — главную улицу со старинными купеческими домами, Кремль, где в маленьком кафе они пили горячий шоколад, а главное, вид на Заволжье со знаменитого Откоса. Потом они отправились к домику Каширина, и Губин в подробностях изложил Лизе все, что знал о жизни Алеши Пешкова в Нижнем. Из какого-то Лизиного замечания понял, что ей об этом кое-что известно, и удивился: до сих пор молчала, дичилась и оттого производила впечатление деревенской дурочки, впервые приведенной на салют, сплошные «ахи» да «охи». Нарядная, в туфлях на высоких каблуках, от которых, как потом выяснилось, у нее болят ноги, ходила рядом, тихо светясь, и поражалась: Откос такой высокий, Кремль такой старинный, а шоколад такой вкусный.
Так оно и пошло день за днем, ночь за ночью. Лиза оставалась тихой и неразговорчивой, вечерами уютно вязала, а Губин мог сколько угодно отсутствовать, играл на палубе в шахматы с Ярославцевым, вел с ним длинные беседы, в сумерках прогуливался от кормы до носа. Зато возвращаться в каюту теперь было приятно: бросив спицы, Лиза бежала за кипятком, заваривала чай, накрывала на стол. Потом долго сидели друг против друга, неторопливо перебрасывались словами. Потом обычно возникала пауза. Тогда Губин поднимался и пересаживался к Лизе…
