В непроглядной темноте спальни мы на ощупь находили свои сложенные хабиты — они лежали рядом с тюфяками, куда мы клали их несколькими часами ранее, — и быстро одевались. Через несколько минут желтоватый свет начинал пробиваться внутрь сквозь щель под дверью: двадцать четыре монахини Дартфорда с зажженными лампами проходили мимо нашей комнаты парами, направляясь на лауды. Мы дожидались, когда пройдет последняя пара, а потом занимали свои места в конце и по каменным ступеням спускались в церковь.
Но сегодня утром кровать была слишком мягкой и широкой — я поняла это, дотянувшись пальцами до ее края. И не только это показалось мне непривычным. Густой теплый свет щекотал мои веки. Нежели солнце уже встало? Нет, это невозможно: ни одна монахиня или послушница в Дартфорде не могла проспать лауды. Даже если у нас болел живот, если горло жгло огнем, если чресла изнывали от месячных, мы все равно шли по каменному коридору на первые молитвы. В противном случае нас ждало строжайшее наказание на капитуле.
Я хотела было подняться и узнать, что случилось, намереваясь загладить свою вину, но странная тяжесть прижимала меня к постели. Я не могла открыть глаза. Постель словно затягивала меня. Какая-то часть меня противилась этому, но другая — гораздо большая — желала подчиниться этой тягучей черной пустоте.
По прошествии некоторого времени пустота исчезла, и я оказалась на огромном поле в толпе людей — слякоть, толкотня, смех, ругань, красные от вина лица. Я снова была на Смитфилде. «Ты спишь, Джоанна, — сказала я себе вслух. — Тебе ничто не угрожает». И в самом деле, теперь мои ноги словно парили над грязью. Я плыла, летела над толпой. И никто меня не видел.
Потом я увидела ее, и меня повлекло к земле. Она шла далеко впереди, но я узнала ее по так хорошо знакомой мне гордой походке, манере никогда не сутулиться и распрямлять плечи, когда что-то вызывало ее неудовольствие. Я хотела как следует рассмотреть ее, прикоснуться к ней, но внезапно меня охватил ужас. Я больше не чувствовала себя в безопасности в этом сне. Он превратился в реальность.
Я позвала ее, но она меня не услышала.
— Мама, помоги мне! — изо всех сил закричала я. — Не позволяй им забирать меня в Тауэр!
Моя мать повернулась, взгляд ее остановился на мне.
— Ты обещала, — сказала она. — Ты обещала ей, что никому не раскроешь ее тайну.
Я напряглась.
— Кого ты имеешь в виду?
Черные глаза матери сверкнули.
— Ты прекрасно знаешь кого, Хуана. Era una promesa sagrada.
