-
Что тебе Сергий предлагал купить? - переспросил отец Хризостом, по привычке
произнося имена на ромейский манер.
-
Сегодня на рынке партию мальчишек будут торговать. С Кипра все, ромеи. Мустафа
захватил при набеге, ещё месяца три назад, ты, авва, не слышал разве?
-
Дурные вести быстро доходят. - кивнул монах.
-
Пленных ещё не всех распродали. К нам детей завезли. Здесь их копты скупают.
-
Чтобы спасти от неверных?
-
Ох, - Юнус невольно усмехнулся, - да ты, отец, я смотрю, совсем таких дел не
знаешь. Оно, впрочем, может и ни к чему. Ремесло у коптов такое. Евнухов
делают. Скупают мальчишек-рабов и кастрируют. Многие при этом умирают, но зато
выжившие потом идут в двадцать раз дороже, чем были куплены. Спрос большой.
Нынешний халиф так помешался на кастратах, что скупает их повсюду и держит
возле себя днём и ночью. Белых называет своей саранчой, а чёрных - воронами. А
за правителем и знать не отстаёт. Да, неверным это не в новинку. Их поэты чаще
воспевают страсть к юношам, чем к девушкам, их законоведы изыскивают оправдание
для разврата со своим рабом, а в кабаке всего за два дирхема постояльцу
предложат девушку или мальчика на ночь.
-
Господи, помилуй! - монах перекрестился и покачал головой.
-
Поосторожнее бы ты, отец, с крестным знамением. - нахмурился Юнус, озирая
пустую улицу, стиснутую по обе стороны домами, - Не в Царь-граде ведь.
Запрещено здесь. Хоть по своему кварталу идём, а мало ли кто на пути
встретится? У нас ещё не так строго, а в другом месте неверные не поглядят, что
ты паломник.
-
Да здесь, вроде, нет никого. - примиряюще заметил монах.
Юнус
ещё раз мысленно подивился тому, как безлюдно нынче утром. Квартал словно
вымер. Куда все подевались?
Они
обогнули угол дома вдовы Ханна, поворот и - Юнус заморгал, замедлив шаг.
Ему
бы сразу юркнуть обратно, за угол и - домой со всех ног. Даже Хризостома
бросить, - тому всё равно ничего не грозит, чужеземец ведь. Можно, можно было
успеть. Пока не повернулись в их сторону. Одно лишь мгновение - но ведь было
оно!
А
Юнус потратил его на то, чтобы растерянно моргать и пялиться на тощего араба в
белоснежной риде, окружённого сахибами с длинными табарзинами на поясах. И
епископ тут же, рядом, трясёт бородой в угодливом полупоклоне. На губах -
вежливая улыбка, в глазах - усталость.
Поздно.
Коснулось сердце гортани, мир потемнел в глазах. Когда Юнус сообразил, сборщик
уже смотрел на него.
Вот,
значит, какое у него лицо. Обрюзгшее, будто сморщенное, неподвижные чёрные
глаза, кожа темнее, чем у здешних арабов, - видно, из кахланитов, с юга.
