— Ну ладно, — решился викарий. — Держите.
— «Смерти больше не будет», — прочел Роджер. — Прекрасный выбор. Это в самом деле такое обещают?
— Добрый вечер, — сказала Джейн, входя из сада. — Я вам помешала? Эдвардс жаловался мне на природу; я сказала, что должна спешить, потому что вы меня ждете. Если не трудно, сделайте вид, что вы меня ждали, он смотрит.
— Привет, Джейн, — сказал Роджер. — Викарий написал замечательную проповедь на стих «Смерти больше не будет». Если он не против…
— Читайте, — сказал викарий, пожимая плечами.
— Благословенное пророчество! — продекламировал Роджер. — В должный час ты исполнишься над нами. Смерть покидает свое ремесло — царство ее прекратилось — человек является в ризе бессмертия.
— Как это красиво, — сказала Джейн. — Миссис Хислоп понравится.
— Не сейчас, — предупредил Роджер. — Я слышал, она нашла где-то в доме розетку с айвой и прилипла к ней, а потом отправила туда Энни с мокрой тряпкой, чтобы та «сделала за день хоть что-нибудь». Они обе сейчас не в настроении слушать про ризу бессмертия, я уверен.
— Розетку с айвой? — спросила Джейн. — Надо же.
— Мудрый язычник, — продолжал Роджер, — может утешать нас, представляя нашему взору руины древних и славных городов, и пытаться отвратить нас от частных скорбей зрелищем общих бедствий, однако…
— Сзади была Эгина, слева Коринф, — прибавил мистер Годфри, выходя из дома. — Добрый вечер. У вас здесь что-то интересное?
— Викарий шел в библиотеку, — пояснил Роджер, — но остановился посмотреть на картину, а вообще-то он сочинил проповедь на стих «Смерти больше не будет».
— Когда я смотрю на нее, — сообщил мистер Годфри, глядя на картину, — мне всегда приходит одна мысль: «К ней надо другую мебель, эти стулья ей не подходят». Простите мне эту откровенность. В этих кустах еще кто-то есть, или мне кажется?
— Никого нет, — сказал Роджер.
— Почему, — продолжил мистер Годфри, — никто никогда не соединяет эту тему — я плыл из Азии, по сторонам было то и то — с тем, когда человек великой славы, Помпей или еще кто-нибудь, взлетает на небо и видит под ногами облака и тщету земной жизни. Это сулит большие риторические выгоды, да и Коринф так лучше видно.
— Видимо, потому, — отвечал викарий, — что там, куда они взлетают, уже нет нужды ни давать, ни выслушивать утешения.
— А мне всегда было жалко эту пастушку, — сказала Джейн, — не знаю почему.
— Думаешь, ей что-нибудь грозит? — спросил Роджер. — Будь она гобеленом, ей следовало бы опасаться моли — потому на гобеленах и принято изображать одного человека в восьми местах, — а так худшее, что с ней может случиться, это потемнеть больше, чем за первые двести лет. Мы, смертные, можем ей только завидовать. Впрочем, и нам в этом отношении обещают перемены к лучшему, и если викарий позволит мне продолжить…
