Потом умерла Анджела, и непродолжительное время он пребывал в трауре. Оживленная игра в карты, казалось, помогала ему пережить свою утрату, и вскоре у Эйвери вошло в привычку отправляться в выходные вместе с Фэрреллом на увеселительную прогулку в Уэркингтон или встречаться с приятелями в гостинице здесь, в Мобри, и играть одну-две партии в течение недели.
В своей неутолимой жажде к азартной игре он часто направлялся в порт, где всегда мог встретить новое лицо и найти тугой кошелек. Некоторые матросы вроде бы подозревали, что своим искусством картежной игры он обязан скорее ловкости рук, чем удаче, но простой моряк не осмелился бы выступить против официального лица. Как это бывало, он призывал на помощь свои таланты только тогда, когда ставки поднимались высоко или если он очень нуждался в деньгах. Эйвери не был так уж корыстен и не имел ничего против того, чтобы угостить партнеров на выигранные деньги кружкой-другой пива или стаканчиком рома. Однако матросы обычно не умели проигрывать, особенно это скандальное и вероломное племя янки. Эйвери подозревал, что не один из них нажаловался своему капитану.
Он ругал себя, что не был достаточно осторожен, когда Кристофер Ситон попросился присоединиться к игре. Однако капитана судна было сразу же видно, и Ситон не принадлежал к ним. Скорее он производил впечатление праздно разгуливавшего джентльмена или шикарно разодетого щеголя. Его речь была так же изысканна и правильна, как у любого лорда при дворе, а манеры безупречны. Мало что говорило о том, что этому человеку принадлежит находившееся в порту судно и еще целая флотилия других судов.
Размеры кошелька этого янки изумили его, и Эйвери задумал обыграть франта на кругленькую сумму. Кровь забурлила от возбуждения и от желания провести состоятельного джентльмена. Каким бы ни был результат, игра обещала стать захватывающим зрелищем даже для зрителей. Матросы со своими подружками плотно обступили стол. Некоторое время Эйвери играл честно, доверяя судьбе по воле случая сделать свой счастливый выбор. Однако когда ставки возросли, он взялся за свои уловки и начал припрятывать карты, которые ему могли потребоваться. При этом ни разу находившиеся через стол полуприкрытые глаза партнера не моргнули, ни разу это бронзовое лицо не дрогнуло даже от легкой улыбки. Поэтому когда Ситон потянулся через стол, рывком распахнул его сюртук и высыпал на стол на виду у всех тщательно припрятанные карты, поступок этот оказался для Эйвери полной неожиданностью. В попытке найти наилучший способ отвергнуть обвинения он раскрыл рот и несвязно затараторил. Его бурные оправдания никого не убедили, и, хотя он помнил, как смотрел по сторонам в поисках поддержки, никто не пришел к нему на помощь, пока не появился Фэррелл и не бросился на защиту чести родителя. Не будучи человеком, когда-либо снисходившим до трезвых оценок, юный Фэррелл в горячке бросил незнакомцу вызов.
