- Да ладно… - начал было парень, но Художник оборвал его – нет, серьезно, спасибо большое, как-нибудь в другой раз (он еще раз с тревогой взглянул на небо, где дождь из смутного образа трансформировался в реальность).
- Ну, тогда хоть выпей со мной, - сказал парень и протянул ему бутылку «Советского» шампанского. Художник принял ее из его рук и сделал глоток. У шампанского был сладковатый немного приторный вкус.
- За тебя, - Художник сделал еще глоток (я не алкоголик, не алкоголик, говорю…), потом вернул бутылку парню.
- Ладно, воля твоя, - сказал тот, - смотри, если передумаешь, - подходи, - и он, сделав большой глоток, пошел нетвердой походкой назад, туда, где под соснами его ждала нетрезвая компания.
Художник посмотрел ему вслед. Опять вспомнились слова Хемингуэя. Окурок в пальцах истлел до фильтра, он бросил его в песок. И снова посмотрел на небо.
Небо заволакивало тучами, - они сливались в сплошную лиловую массу, нависшую над водой. На море появились волны. Ветер тоже крепчал (сколько я здесь: час, два или целую вечность?), позади шумели сосны.
Художник бросил тоскливый взгляд на холст. Все точь-в-точь: пустой пляж (словно некий символ упадка?), сгущающиеся тучи – первые предвестники надвигающегося дождя – и сам дождь – после которого кончится короткое бабье лето, и уже настоящая осень вступит в свои законные права (теперь уже точно будет дождь – ты доволен?.. ты доволен?..). Внезапный порыв ветра бросил в него пригоршню песка. Художник медленно стряхнул его с себя.
Иногда кажется, что реальность – это только сон, по лабиринтам которого крадется наше сознание. Как и всякий сон, она лишена четкой структуры, есть лишь неясные образы, что проносятся перед глазами размытыми кадрами видеофильма. Мы захватываем их на какое-то короткое время, но они не могут принадлежать нам, и поэтому растворяются, становятся бесплотными и ускользают. Им на смену приходят другие. Нам остается только ПРЕДЧУВСТВИЕ (конечно, ты знал – знал с самого начала, что будет дождь… ты это чувствовал). Мы – слепые овцы судьбы, бредущие на убой (черт, какое же я ничтожество… я с самого начала знал, что я – ничтожество, но отказывался в это верить… тешил себя самообманом…).
Внезапно Художник принялся интенсивно водить кистью по холсту. Нет, он не рисовал – это нельзя было назвать живописью – он просто давал волю своей дрожащей руке, которая словно осциллограф фиксировала биение его беспорядочных мыслей. Только минут через двадцать он остановился. Перед ним были море и небо, молчаливые, затаившие мрачную злость, готовые в любую секунду выплеснуть ее водяной бурей. Это была не картина (он-то знал, что не сможет сегодня написать картину, а, может, вообще больше не сможет рисовать… никогда…), это была реальность или же образы из сознания, материализовавшиеся во всей своей чудовищной яркости и мощи, и буквально поглотившие реальность. Море – цвет окисленного свинца. Небо – словно огромный синяк на месте ушиба.
