— А Густи-то, ему я что скажу? — испугалась Магдольна.
— А какое ему дело, Густи твоему, — возразила Юли, — рад только будет, что денег не просила.
— Да я и про отгул не сказала, — призналась Магдольна, — и что к тебе пошла…
— И правильно, — одобрила Юли, — отгулы его тоже не касаются, когда надо, тогда и берешь; слава богу, Магдулик, умнеть, кажется, начинаешь. Ну давай снимай! — И стащив платье с отупевшей немного от пива и потока уговоров Магдольны, повязала ее простынкой и усадила перед трельяжем. — Густи твой радоваться будет, какая женушка у него шикарная да молоденькая!
— Молоденькая! — рассмеялась Магдольна не без горечи.
— Да ты что?! — взъелась Юли. — Тебе сколько? Тридцать два?.. А мне, дорогуша, тридцать шесть, но посмей мне кто-нибудь сказать: старуха, я ему всю рожу растворожу! Нынче женщина и в пятьдесят еще молоденькая, заруби себе на носу, чудик ты! — Она прикатила из кухни тазик на подставке для мытья головы, разместила на туалетном столике фен, шампунь, пива две бутылки, щипцы, бигуди, ножницы и прочий инструмент, посмеялась: — А ты и не знала, что все у меня налицо? Полный комплект! — И ухватила Магдольну за длинную прядь. — Эту шестимесячную долой, вон как отросла…
— Ой, ты осторожней, слишком много не снимай, — вскинулась Магдольна, растерянно ловя в зеркале взгляд подруги.
— Можешь не беспокоиться, я тебе такую стильную, элегантную французскую прическу сооружу, такая ты у меня пикантненькая получишься — вся уличная шатия заглядываться будет на тебя.
И Магдольна сдалась. Зажмурясь, предоставила ей делать со своей головой что угодно. А та бойко, самозабвенно заработала руками и языком: творила и наслаждалась, философствуя от полноты чувств.
— Бабы, они по-всякому жизнь себе портят, лапонька, без разницы — замужем или нет. Вот ты, Магдулик, уже продала себя, но пока ничего не потеряно! Второй Ирен ты не будешь, я не допущу, друг я тебе или кто, черт побери, ты только слушайся меня! Знаешь, — сбавила она тон, наклонясь, — я иногда просто женоненавистницей становлюсь, вот ей-ей!
Магдольна уставилась на нее испуганно. Это уж что-то слишком мудреное.
— Да-да, лапонька, — закивала Юли, — женоненавистницей, видя, как губят себя некоторые, вот и Андялка эта, Ангела Надь… подцепила докторишку одного, дипломированный гинеколог, за пятьдесят уже, хотя не совсем еще развалина, член яхт-клуба, дача в Агарде[21], шотландское виски, джин «Гордон», шмотки заграничные, американские сигареты, «фиат-128» яблочно-зеленого цвета, чистокровный доберман-пинчер — и два отвратных сына-подростка плюс старая зануда жена, в общем, весь джентльменский набор, и эта балда липнет к нему, парня своего бросила, какой парень, я тебе скажу, м-м-м, сама бы не прочь, а она, курица, вообразила, будто врач разведется из-за нее, нет, ты подумай: девка, которая после школы не то что книжки, строчки печатной не прочла, в газете и той одни объявления просматривает, врача отбить вознамерилась, ему ведь, кроме титек, интеллигентщинки тоже небось подай, образованности какой-никакой, вкуса, верно? А эта дура набитая, что у нее за вкус, у кенгурихи австралийской и то, наверно, лучше, сумочки без меня выбрать себе не может! Ну, доктор этот терпит ее, как собаку приблудную, кость кинет ей изредка в окошко, погладит, а потом пнет, а она придет, поревет у меня и опять к нему. Нет, Магдулик, только баба дурищей такой может быть!
