Стеклянная клетка | страница 7



Менторское их чванство и все дотошно регламентированное существование не на одну Бёжи могут произвести чисто фарсовое впечатление. Такова «операция» по спасению якобы отравившихся газом, не открывающих гостям Густи и Магдольны. Да и после, вторгнувшись в квартиру, гости разыгрывают, по сути, грубый фарс, стараясь унизить до себя, натянуть на свою колодку то, в чем Магдольне чудилось нечто значительное в их с мужем жизни, могущее ее осветлить, очеловечить: любовь. Бунт Магдольны именно в нежелании принижать любовь: ни по-«домостроевски» запирая в клетку, ни превращая только в «утеху». И тут уж Юли с Бёжи ей больше не союзницы. Они, как Вали (а потом Вукович), предпочитают легко сходиться и расставаться. И пошловатый Густи, хотя и терпит неудачу в своих амурных поползновениях, не возвышается над этим физиологическим уровнем, «сексуальным» образцом. А для Магдольны, как и всякой не искалеченной дешевой «эмансипацией» женщины, сближение — не самоцель. В любви угадываются ею как бы две стороны. Одна — более поверхностная, подчиненная: чувственная. Другая, глубокая и главная, — сердечная или душевная. Обе истинны, ибо неразлучны. И нельзя разлучать их, разрывать. Ибо и первую тоже «истинной» делает нерасторжимость со второй, хотя охотников разобщать их у Кертеса предостаточно. Магдольна же всем существом ощущает (ради этого и рассказывается история): чувственное — лишь знак, порог, за которым настоящая любовь только открывается.

А любовные, супружеские отношения еще шире раздвигают горизонты, подводя к невольным раздумьям: как вообще жить? По-честному, хорошему или «по-плохому»; для других или для себя?.. Ответ опять, конечно, не узкий: не «или», а «и». Соединяя «я» и «мы» по правилам человеческого общежития, в котором до сих пор действуют свои простые, но непреложно необходимые, «вечные» заповеди и законы. Как моногамия, что бы там ни твердили поклонники «свободной» любви, не устарела, не изжила себя, так же действительно — и действенно — самое обыкновенное человеколюбие, альтруизм. И Макра, и потом Хайдик, герой повести «Кто смел, тот и съел», например, ни за что от него не отступятся, потому что чуют, нутром своим знают: это один из тех истинно вековечных, не собственнических, а гуманных устоев, без которых все может рухнуть. И как ни издеваются над первым Вали, над вторым Вукович, их с этого не сдвинуть, хоть умри.

Не отступает — вопреки напору гостей, собственной привычке покоряться, вопреки предательству Густи, который не понимает ее бунта, — и Магдольна. Хотя она совсем уже одна — и тщетно бежит опять за поддержкой к Юли: ее теперь не оказывается дома (отнюдь не случайный сюжетный ход). Но поддерживает Магдольну Гомбар автор, показывая, какие нежные, зачахнувшие было ростки всходят вновь в ее душе. А не высмеивает ли он ее, часом, как и других героев? — может, пожалуй, усомниться читатель, не постигший всего своеобразия кертесовской иронии. Нет, над симпатичными, скорее, лишь подсмеивается. И не столько над ними, сколько над глупыми и криводушными суждениями, которые их теснят — или принимаются ими на веру; которых они боятся или слушаются, наивно развесив уши. Подсмеивается — и жалеет, если они уж слишком запутываются в этих сетях. Или оказываются беззащитны, слабы в своем порыве к лучшему, к иному. Вообще над нередким противоречием между здоровой, коллективистской нравственной почвой и живучими, цепляющимися за нее старозаветными либо сверхмодными предрассудками — так сказать, моральными сорняками. Не уставая напоминать шутливо между строк: не стоит пренебрегать и бытовым, «низким», чтобы не опуститься, не превратить жизнь в серую рутину, ибо это отзовется и на высоком — как у Густи с Магдольной, — подорвет внутреннее согласие и близость, которые не падают с неба, которые надо беречь, ежедневно, по мелочам укреплять, обновлять, кирпичик по кирпичику складывая и воспроизводя здание семейного мира и счастья…