Кашпарек опасался, что докторша будет искать собаку, да и его заставит ходить с ней, и ненароком они могут нечаянно забрести туда, где он спрятал Лохматку; чтобы этого не случилось, он сочинил историю, будто пули убежала на другую сторону насыпи и там исчезла (то есть в противоположном от незастроенного участка направлении); еще больше боялся он, как бы докторше не пришло в голову искать собаку с помощью Нестора, который наверняка бы в два счета нашел Лохматку по следам; однако докторше вообще ничего не пришло в голову, кроме как обругать Кашпарека пьяной скотиной; когда старик с заискивающей, испуганной, глупой улыбкой явился к ней и залепетал: мол, так и так, сударыня, собачка ваша сбежала за насыпь и пропала, — он, не веря своим глазам, словно в каком-то странном сне находясь, увидел, что докторша держит в руке бутылку черешневой палинки и во весь рот смеется (как будто Кашпареку удалось наконец-то поделиться с людьми той забавной шуткой, намек на которую так давно таился в лукавых морщинках вокруг его глаз, таился всегда — кроме, может быть, именно этой минуты); а, это вы, заходите, сказала докторша, усадила его, налила ему добрых полстакана черешневой и спросила: ну что там у вас? Кашпарек в ужасе (оттого, что видит докторшу, которая как-никак чистого сословия, пьющей, более того — пьяной) одним духом вылил палинку в рот; эта порция, вместе с выпитой в корчме рюмкой, вдруг ударила ему в голову, и, заикаясь, он принялся плести про огромного волкодава, который погнался за Лохматкой (то есть Людмилой), та пустилась бежать через насыпь, а он, Кашпарек кинулся было за ней, но тут появился поезд — а когда он прошел, обеих собак и след простыл… Все это он успел рассказать лишь до половины, потому что докторша вдруг завизжала, обозвала Кашпарека пьяной скотиной и велела ему убираться вон сию же минуту, а когда старик был уже в дверях, закричала вслед что-то насчет полиции, где он за все ответит. Кашпарек тут же побежал за Лохматкой, сел с ней на трамвай, идущий на другой конец города, и, сделав три пересадки, кружным путем пробрался к себе домой; все это нужно было, чтобы Лохматка не смогла убежать к докторше, а также, чтобы Нестор или Бруно не отыскали ее по следам.
Мы еще не сказали о том, в каких условиях жил Кашпарек; а условия эти тоже заслуживали бы внимания, если хоть кто-нибудь счел бы необходимым уделить внимание старику. Кашпарек жил, по милости местных властей, на участке, который считался бесхозным и даже номера не имел (так что Кашпареку в удостоверение личности вписан был адрес соседнего двухэтажного дома, и официально Кашпарек числился квартирантом у живущей в этом доме древней старухи); на участке этом, расположенном между задней глухой стеной двухэтажного дома, железнодорожной насыпью и лугом, принадлежащим одной южнобудайской сельхозартели, Кашпарек еще лет десять тому назад отгородил себе небольшой лоскут земли, со всех сторон обсадил его кустами сирени, а в середине соорудил — из кирпича, жести, досок сносимых домов — хибарку; домик был мал, но прочен и со знанием дела защищен от дождей и сырости: когда-то Кашпарек работал и у каменщиков, подручным, и успел у них многому научиться. На участок этот никто не претендовал: ни железнодорожники, ни сельхозартель, ни другие организации; его миновали все кампании по городскому благоустройству, и Кашпарек мог надеяться, что несколько лет, еще отпущенные ему, он проживет здесь спокойно. Сюда и привел старик пули — а поскольку боялся, что та выроет лаз под оградой, и без того не слишком надежной, или найдет еще какой-нибудь способ сбежать, то сразу завел ее в дом.
