Начинал он по-прежнему без четверти восемь у старухи Ханак, так как Дези была стара и ленива и, после того как Кашпарек нашел с нею общий язык, особых забот не причиняла; к тому же Кашпареку не хотелось первых своих клиентов посвящать в то, что у него уже целая свора. Затем вместе с Дезике он отправлялся в соседний дом, 19-й «В», за Людмилой; Кашпарек, которого почему-то коробило от этого имени, перекрестил ее в Лохматку — из-за нависающей над глазами челки, делавшей пули похожей на иных молоденьких девчонок; затем к ним присоединялись два кобеля-фокстерьера из двадцать второго дома, похожие будто две капли воды; как узнал Кашпарек, они были одного помета; Динго принадлежал бездетным супругам с четвертого этажа, днем за ним присматривала соседка, вдова Хофманн; а Элек жил на втором, в многодетной семье, где ребятишки, влюбившись в Динго, до тех пор терзали родителей, пока те не купили им родного брата Динго; но детвора, как водится, ленилась выгуливать пса по утрам, перед школой, у бабушки же болели ноги, и она скорее согласна была экономить по пять форинтов в день из денег, отпущенных на питание, чем таскать с собой Элека по базарам и лавкам. За остальными собаками Кашпареку даже не надо было подниматься по лестницам: у старых дев Вихорских на первом этаже была вязальная мастерская, Кашпареку достаточно было лишь посвистеть, проходя мимо дома (так пастух играет на рожке, идя на заре вдоль деревни), — и Бруно, легавый кобель, словно молния вылетал из дверей, заряженный миллионами вольт радости и вселенской любви, и, извиваясь всем телом от безграничного счастья, протискивал голову в колени Кашпареку, но тут же бросал его, чтобы столь же самозабвенно носиться и прыгать вокруг остальных собак; кобель бурно и совершенно неудержимо обожал любое живое существо, попавшее в поле зрения, будь то животное или человек, знакомец или чужак; худощавое его тело беспрестанно сводило в судороге безмерного, невиданного восторга. Кое-как успокоив беснующегося кобеля, Кашпарек шел вместе с собаками дальше, в 43-й, за Нестором, боксером тигрового окраса. Хозяин боксера, одинокий угрюмый бобыль, был, по слухам, художником, но Кашпарек с трудом в это верил: уж слишком этот приземистый, с заурядной внешностью человек в очках и в хорошо сшитом костюме смахивал на какого-нибудь чиновника; о художниках у Кашпарека представление было совсем иное. Нестор, зрелый кобель шести лет, хладнокровный, налитый силой, был призером многих международных выставок, он прошел самые высшие собачьи университеты и знал и умел все, что только может знать и уметь ученый кобель, а может быть, даже чуть-чуть больше; каждое утро, ровно в восемь часов пять минут, он ждал Кашпарека у подъезда, недвижимый, как изваяние. Его не нужно было брать на поводок, он по первому знаку занимал свое место в отряде и с достоинством шел за Кашпареком, на полуметровой дистанции, точно в том же темпе, что и старик; если Кашпарек замедлял шаг, Нестор замедлял тоже, если тот останавливался, останавливался и Нестор; никакое событие, даже самое неожиданное, не могло вывести пса из его каменной невозмутимости. Кашпарек немного побаивался его. С Нестором он разговаривал редко, ограничиваясь лишь самыми необходимыми командами.
