— Покинуть машину, построиться! — скомандовала Репина и тут же перемахнула за борт. — Группа четырнадцать-шестнадцать Е прибыла для прохождения экзамена, — доложила она, когда весь личный состав выстроился шеренгой напротив грузовика.
— Ещё минуту, — ответил дежурный, взглянув на хронометр.
Эту минуту Глеб хорошо запомнил. Именно тогда он впервые осознал, что прежняя жизнь закончилась. Восемь лет их учили убивать, оставаясь при этом в живых. Оставляя в живых. И вот теперь момент настал. Оружие заряжено боевыми. Никаких датчиков на теле, никаких зачётных очков. Игры остались в прошлом, а впереди — бой насмерть. И никто не остановит противника, когда тот будет жать на спуск, целя тебе в голову. И тебя тоже никто не станет сдерживать. Никаких больше «Стоп!».
— Пора, — кивнул, наконец, дежурный, и опустил рычаг на электрощитке.
Створки ворот, дрогнув, поползли в противоположные стороны, открывая проход на арену.
— Смотрите под ноги, там полно растяжек, — легкомысленно обронила Репина вслед группе, будто речь шла о собачьем дерьме, и уже более серьёзным тоном добавила: — Удачи.
Несколько курсантов оглянулись, озадаченные столь непривычным в устах воспитателя напутствием.
Глеб заметил, как расправились плечи впереди идущих и подумал, что если бы это напутствие прозвучало из уст Крайчека, они сравняли бы сектор 3А с землёй, воодушевлённые одним лишь словом. Но Палач первого ранга Виктор Крайчек не удостоил экзаменуемых чести своим присутствием.
Вновь пришедшие в движение створки ворот сомкнулись за спиной.
Группа вошла в сектор по единственной широкой улице, пересекающей его через центр напрямую. Но противоположного конца от точки входа не было видно. Этому мешали несколько завалов из битого кирпича, стоящая поперёк дороги огромная сгоревшая фура и остовы машин — от лёгкого «Лиса» до тяжёлых трёхосных грузовиков, запрудившие проезжую часть и тротуары.
Закопченный раскрошенный бетон и выщербленная кирпичная кладка поднимались по обе стороны «проспекта» хаотичным серо-чёрным нагромождением. Имитация города, подвергшегося ковровой бомбардировке, была настолько детальной, что дух захватывало. Рухнувшие фасады зданий открывали глазу старательно смоделированную обстановку квартир: поломанная мебель; кучи тряпья, свисающего с раздробленных до арматуры перекрытий, будто вывалившиеся из брюшины потроха; бытовая утварь расшвырянная повсюду; битое стекло; книги, шелестящие на ветру опалёнными страницами; и даже россыпи костей с остатками почерневшего высохшего мяса.
