Во всем чувствовалась обреченность. На проблемно-моральной зоне все ждали освобождения, хотя вслух и не говорили об этом; у каждого над столом висел календарь. Здесь календарей почти не было, здесь оставались навсегда. Отсюда была одна дорога — в ад. И остро, болезненно чувствовалась нехватка дофамина. К концу каждой недели люди становились угрюмыми и озлобленными, все ждали понедельника, ждали очередной дозы. И выхода из этого страшного цикла не было.
Общение с миром было сведено к минимуму — одно текстовое сообщение в неделю. Чтобы послать его, надо было идти на переговорный пункт к Андрею — лишь у него был доступ к каналу. Андрей был вольняшкой и в зону приходил только на работу. Он был словоохотлив, но говорил всегда об одном — о крыльях. ПалСаныч слышал об этом нашумевшем изобретении, но оно его совсем не заинтересовало. Если бы эти крылья были просто механизмом, тогда еще можно было попробовать. Но все оказалось гораздо сложнее — перед полетом множество датчиков вживлялось прямо в тело. А после полета все они извлекались из мышц. Две, пусть и несложные, операции ради полутора часов в небе — ПалСанычу это казалось слишком заморочным. Не говоря уж о том, что этот аттракцион стоил бешеных денег. А вот Андрея зацепило по-настоящему. Считалось, что датчики дают полное ощущение полета на собственных руках — этим многие бредили.
ПалСаныч надиктовывал сообщение Маше, а за дверью кабинки монотонно бубнил надоевший голос: «Еще пятьдесят восемь недельных зарплат, и я смогу…» Он совсем больной на голову, — подумал ПалСаныч. — Но его-то точно не госпитализируют; по нынешним меркам он — эталон здоровья. Его тараканы не пахнут паранойей, значит о нем можно не беспокоиться. ПалСаныч нажал «Отправить» и стал ждать ответа. Сразу подступили сомнения — стоило ли это писать, одни нудные жалобы. Маше будет неинтересно; у нее насыщенная жизнь, а он лезет в ее мир со своим дофамином. Вернее, как раз без него.
Через несколько минут пришел текстовый ответ. Маша снова повторяла, что не может достать пропуск на неморальную зону. И напоминала — организм сам способен вырабатывать эндорфины. И ПалСаныч знает как. Конечно, он знал. Он все это уже знал заранее и оттого чувствовал нарастающую горечь — еще один сеанс бездарно потерян, а следующий только через неделю.
ПалСаныч вышел на улицу, не думая ни о чем. Ноги сами принесли его в бар. Там подавали коктейли, в которые, если верить карте, входил и дофамин. По негуманной цене, но зато сверх положенной недельной дозы. Впрочем, ПалСаныч карте не верил — судя по ощущениям, кроме алкоголя в фирменном пойле ничего не было. Он подсел к стойке, не зная, что заказать. И вдруг поймал на себе чей-то цепкий взгляд. ПалСаныч огляделся — у стойки сидели две женщины. Просто сидели, ничего не заказывая. Это, наверно, то, что мне сейчас нужно. Не то, что я хочу, нет, вовсе нет. Но то, без чего совсем уж невмоготу. На негнущихся ногах он подошел к ближней:
