Когда мы вернулись домой, я не плакал — наверное, был очень горд собой. Заперев на засов все двери и закрыв окна, я оказался в кромешной тьме. Ямуна стонала от боли. Она позвала меня, и я ощупью пробрался к ней. Она лежала навзничь на холодном полу. Обняв меня, она стала кататься по полу, и я с ужасом обнаружил, что она совершенно голая. Я чуть не задохнулся от таких объятий. Она зажала меня между ног, а лицом уткнула себе в живот и все всхлипывала: «Ой, как горит, как горит». А потом застонала, протяжно так, как воют только одинокие собаки в глухую ночь. Я стал вырываться и даже брыкнул ее в руку, когда она попыталась сгрести меня. Потом сел в углу и сказал:
— Хочу домой. Пожалуйста, отправь меня домой.
Она не отвечала. Я начал хныкать, что хочу есть. Ямуна встала, надела в темноте сари, пошла на кухню и принесла мое любимое кушанье — поджаренную рисовую муку с сахаром и молоком.
В дверь постучали. Ямуна не шелохнулась, не произнесла ни звука. Састри кричал, чтобы она отправила меня к помещику. Она сказала:
— Если хочешь, иди. Утром они отвезут тебя домой.
Не пойду, — ответил я.
Они еще раз бухнули в дверь и заорали:
— Такова воля всей деревни. Не будешь осквернять статуи в храме. Уже и за отцом твоим послали. Он вернется, и тебя сразу выкинут из касты — по всем правилам. И запомни: не смей входить в храм и не смей кормить мальчишку своими грязными руками.
И снова наступила скорбная тишина. Наверное, на улице уже давно стемнело, когда я заснул — не помню.
Открыв глаза, я увидел, что лежу на постели, накрытый сари. Но Ямуны рядом не было. Я разозлился. Мне пришло в голову, что она опять могла пойти к развалинам. Я вышел на задний двор, и через какое-то мгновение все мои страхи переросли в невыразимый ужас перед оскверненным нагом и демоном, висящим вниз головой под крышей. Я вздрогнул, услышав тихий голос, и тут же с облегчением вздохнул — это был Катира-неприкасаемый, который каждый день приходил за объедками. Я объяснил, что Ямуна могла пойти к развалинам и попросил его проводить меня туда.
Мы отправились — Катира шел впереди. Я нервничал, и от этого начал рассказывать ему о вчерашнем. Катира молчал — ведь он был неприкасаемый и потому должен был делать то, о чем его просят, но не произносить ни слова. Мы вошли в лес. Катира начал мурлыкать себе под нос какой-то мотив и раскачивать бамбуковый факел, чтобы он ярче разгорелся. Мне стало жутко — а вдруг он не человек, а дьявол, это темное неопрятное существо, раскачивающее факел? Я слышал, будто глухой ночью дьяволы владеют неприкасаемыми. Мне необходимо было убедиться, и я пошел на то, чего никогда не сделал бы ни один мальчишка брамин. Я бросился вперед и хотел дотронуться до него, но он отбежал в сторону — неприкасаемые не позволяют до себя дотрагиваться — это для них, как проклятие. Я знал, но гигантские деревья и блестящая черная фигура в свете факела были невыносимы. Меня потянуло обратно. Я остановился: вокруг росли кусты и деревья, и я почувствовал, как ко мне поползли обитатели леса. Ничего не соображая, я снова побрел за Катирой.
