Въ доме Ивана Сизова шли сборы въ дорогу. Хозяйка его приготовляла для мужа котомку. Самъ Иванъ сиделъ за столомъ и разсказывалъ, какъ, наконецъ, деревня решила снять участокъ казенной земли на вечныя времена.
Изъ его разсказа оказывалось, что этотъ несчастный участокъ давно возбуждалъ всеобщее вниманіе и перебранки. Десятки разъ вся деревня, въ полномъ составе ходила высматривать его, причемъ одни являлись туда пешими, другіе конными. Первые осматривали кустики, ложбинки, яминки, чтобы не промахнуться. Вторые взирали его во всемъ его целомъ, объезжая вокругъ, какъ бы невзначай не врюхаться. Денегъ за него просятъ много, а проку выйдетъ мало; на каждую душу приходится по самой малости. Изъ-за этого и спорили… сколько тутъ было брани — не приведи Богъ! Беднота желала купить, богачи говорили: «Песъ съ нимъ! На какого онъ шута? Это по осьминнику-то на душу? Такъ эдакой пустяковиной ни одна душа не будетъ довольна». И ругались. Должно быть, десять разъ приходили на участокъ, притоптали его весь, запомнили все кочки. Слава Богу, что кончилась эта канитель.
— Прорешили? — спросила жена.
— Разомъ. Сболтнулъ какой-то шутъ, что на этотъ участокъ уже многіе зарятся… и заразъ надумали. Лупи, говорятъ, Ванюха, въ городъ, оправь намъ все, какъ следуетъ, чтобы только участокъ-то нашъ былъ… Чуть светъ завтра надо выезжать.
Иванъ сиделъ веселый. Ребята лезли ему на колени, на загорбокъ, прося его купить гостинцевъ. Иванъ разыгрался. Одному онъ показалъ пальцами рога коровы и, въ подражаніе ей, вдругъ заревелъ: бу-у! отчего мальченко опрометью бросился къ порогу; другого взялъ поперегъ живота, положилъ его на колени и принялся щекотать бородой. Поднялся детскій хохотъ, въ которомъ принималъ участіе и самъ Иванъ; лицо его светилось, глаза искрились отъ смешныхъ слезъ. Тутъ же онъ обещалъ, что изъ города привезетъ золотыхъ и красныхъ барановъ и пряниковъ… Потомъ вдругъ онъ нахмурился, переставъ играть. Онъ задумчиво досталъ изъ-за пазухи кожаный кошель, съ какимъ-то страхомъ осматривая его.
— На-на вотъ, зашей, — сказалъ онъ, подавая хозяйке кошель, — мірская казна. Сохрани Богъ отъ греха. Только разинь ротъ — сейчасъ цапъ у тебя! И реви тогда… Глыбже засунь.
Хозяйка зашила «мірскую казну» въ онучу. Никакой жуликъ не догадался бы, какія дорогія онучи носилъ Иванъ.
— Такъ-то вотъ вернее. На-ка теперь, понюхай… много ли увидишь? — сказалъ Иванъ, и лицо его снова заплыло широкою улыбкой.
