Березовскій сходъ подчинялся этой кучке почти безусловно, отстаивая свое верховное владычество только по форме по отношенію къ пустякамъ. Петръ Сизовъ и Павелъ Жоховъ делали, что хотели. Мало того, имъ подчинялись не по безсилію; разве целая деревня не могла съ ними совладать? Имъ покорялись, уважая ихъ. Ихъ боялись, признавая въ нихъ силу; имъ верили, воображая, что они такіе же міряне православные, какъ и все только «башки»; про нихъ думали, что они стоятъ за міръ — это мифическое существо, сделавшееся орудіемъ въ рукахъ ловкихъ людей. Кроме того, что Петръ Сизовъ и другіе были умныя головы, ихъ уважали за уменье наживать копейку. Поклоненію этой копейке не было бы места, если бы совесть всехъ березовцевъ находилась въ более благопріятныхъ условіяхъ.
Когда березовцы жили въ одной изъ внутреннихъ губерній, у нихъ «была одна душа», — такъ говорятъ старикіи «потомъ пошла эта самая воля и пришелъ развратъ», — прибавляютъ они, качая сивыми головами. Если въ это время вблизи находились молодые мужики, то принимались насмехаться надъ сивыми головами, «скалили зубы» или окидывали ихъ колючими взорами, какъ делалъ Петръ Сизовъ. Удивительно то, что, вследъ за насмеханіемъ надъ сивыми головами, молодые мужики серьезно говорили: «верно, развратъ», но не признавали, что «допрежь лучше было».
Действительно, многое изменилось съ той давней поры, которую сивыя головы обозначили словомъ «допрежь».
Все еще въ деревне помнятъ то время, когда они селились на этихъ местахъ, и тотъ день, когда они дружно принялись работать.
Былъ вечеръ. Тени ложились уже на просеку, которую березовцы нашли подле реки. Вокругъ плотно облегалъ ихъ густой лесъ, где стояли столетнія березы и ольха, а снизу, изъ-подъ ногъ, несло на нихъ запахомъ гнилой листвы, обратившейся въ перегной. Переселенцы были одни на пятьдесятъ верстъ кругомъ. Станъ ихъ тесно сбился на тесной лесной прогалине; въ одномъ углу пасся скотъ, въ другомъ скучились телеги и люди… Варился ужинъ. Разсуждали о трудности завести въ такой глуши селеніе. Вырубить лесъ? Это каждаго пугало. Недалеко разстилалась степь, но тамъ не было воды. И сотни разъ переселенцы стремились въ лесной мракъ и мысленно боролись съ нимъ… А время шло. Пошли еще разъ посмотреть съ пригорка на степь, которая восторгала ихъ своею безконечностью. Несколько разъ уже они ходили на этотъ пригорокъ и думали, что делать, И теперь собрались все на холме съ бабами и ребятами, и обсуждали свое положеніе, то громко, вслухъ, то молчаливо, каждый про себя, смотря въ степь, меряя глазами «несметную силу леса» или ощупывая землю. Постояли и пошли къ ужину, ничего не решивъ. Потемнело небо, настала ночь; переселенцы подбросили хворосту въ костры и думали, думали молча… подъ трескъ и въ дыме огня, подъ глухой шумъ леса, подъ вой волковъ, раздававшійся на той стороне реки. Прошла такъ ночь. Раннимъ утромъ, на следующій день, кто-то молча взялъ топоръ, его примеру последовалъ другой и поплевалъ на руки, поднялся третій и сказалъ: «Господи, благослови!», все взяли топоры и принялись рубить. Не было сказано ни одного слова, но никто не отказался отъ работы. И пошелъ трескъ по всему лесу, застонали березы и ольха, падая подъ ударами топоровъ, запылало зарево пожара, пущеннаго переселенцами, и черезъ неделю место для поселенія было расчищено. Началось копаніе землянокъ, которыя рылись также общими средствами.
