— Да съ чего взялось?… Я полагаю не иначе, какъ отъ думы это все идетъ; отъ думы и голова, видно, болитъ… Иной разъ думаешь-думаешь, и такъ тебѣ сожметъ голову!…
— О чемъ же ты думаешь? — съ изумленіемъ спросилъ фельдшеръ.
— Разное. Что случится въ деревнѣ, объ томъ и думаю. Что увижу или услышу — и давай сейчасъ разбирать… Значитъ, болитъ у меня душа, оттого и голову ломитъ… Въ душѣ самая сила-то, язва-то самая…
Фельдшеръ осердился.
— Да по твоему, что это такое — душа? — спросилъ онъ. Но Гаврило молчалъ, не понимая.
— Ты думаешь, можетъ быть, что это особливый кусокъ какой, который можно схватить? Вѣдь душа твоя — это ты самъ и есть. Стало быть, ты хочешь сказать, что у тебя все болитъ, весь ты разстроенъ?
— Все, все! это ты вѣрно! Истинно, все сплошь у меня болитъ. Очень худо мнѣ. Не дашь-ли лѣкарствія какого отъ думы, чтобы то-есть не маятся мыслями? — спросилъ радостно и съ надеждой Гаврило.
Фельдшеръ, между тѣмъ, пристально оглядывалъ больного. Видно было, что онъ сталъ въ тупикъ.
— Вотъ еще какіе бываютъ, — сказалъ онъ какъ бы про себя, но смотря на Гаврилу.
— Что изволишь говорить? — спросилъ съ надеждой послѣдній.
— Я говорю, что еще ни разу мнѣ не приходилось лѣчить не думать. Гмъ! Такъ лѣкарствія тебѣ? Ладно.
И еще разъ оглянувъ съ ногъ до головы больного, онъ вошелъ въ себѣ въ домъ, порылся тамъ въ шкапѣ и возвратился назадъ на улицу съ какимъ-то пузырькомъ въ рукахъ. Гаврило безъ слова отдалъ деньги за лѣкарство, но фельдшеръ, прежде чѣмъ вручить его, принялся, по обыкновенію, вдалбливать, какъ надо употреблять лѣкарство.
— Это отъ головной боли и отъ нервовъ, которые, впрочемъ, едва-ли у тебя есть… Такъ вотъ, на! По десяти капель въ день, принимать въ водѣ. Понялъ? Я потому такъ, спрашиваю, что ты, можетъ быть, вздумаешь сразу сожрать этотъ пузырекъ. А если ты сожрешь сразу, такъ голова. твоя обратится не то что въ кадушку, а будетъ турецкій барабанъ, по которому бьютъ два солдата… да еще сердцебіеніе наживешь… Понялъ?
— Понялъ, — отвѣчалъ Гаврило.
— Повтори.
— Налить въ воду десять капель и выпить.
— Ладно. Теперь ступай. Повторяю: это тебѣ пока отъ головной боли. Ты понавѣдайся черезъ нѣсколько дней: пріѣдетъ докторъ, ты услышишь объ его пріѣздѣ и приди. Мы тогда и придумаемъ какое-нибудь лѣкарствіе, чтобы у тебя мыслей не было, — говорилъ фельдшеръ, задумчиво провожая глазами удалявшагося Гаврилу. Онъ былъ изумленъ.
Искренно изумленъ. Въ своей деревенской практикѣ онъ все болѣе встрѣчалъ первобытныя болѣзни: надорвался животъ, жилы налились водой, лягнула лошадь; раскроилъ щеку; пріятель откусилъ своему пріятелю въ нетрезвомъ и возбужденномъ состояніи часть губы, простудился въ рѣкѣ, доставая коноплю, когда уже на рѣкѣ образовался ледъ, и прочее въ томъ же родѣ. Лѣчилъ онъ все это съ ловкостью хорошаго врача. Имѣлъ онъ также дѣло съ лихорадками, горячками и со всѣми эпидеміями, какія только существуютъ на землѣ и особенно любятъ деревни, но такой болѣзни, какую онъ сейчасъ встрѣтилъ, онъ не знавалъ, не признавалъ ея. Разстроенная бездѣльемъ пустая барыня — это было для него понятно, но чтобы мужикъ разстроился въ томъ же родѣ — это было въ его глазахъ крайне глупо. Но человѣкъ онъ былъ добродушный, искренній. У него только языкъ былъ взбалмошный, а сердце доброе. Онъ сильно заинтересовался Гаврилой и, не полагаясь на себя, рѣшился представить его доктору, котораго ждалъ на-дняхъ.
