Явленіе его къ фельдшеру въ имѣніе Шипикина было такъ же поспѣшно, какъ и все, что онъ за это время дѣлалъ. Было утро. Солнце еще не поднялось изъ-за лѣса. По землѣ тянулись клочья тумана; только изъ двухъ трубъ выходилъ дымъ. Въ избахъ еще спали. А лицевая сторона дома фельдшера оставалась еще въ тѣни и тогда, когда надъ лѣсомъ ужь показался огромный шаръ лѣтняго солнца. Но фельдшеръ рано долженъ былъ проснуться. Онъ уже давно прислушивался, что кто-то подъ его окнами копошится. Онъ думалъ, что какое-нибудь животное трется объ стѣну, и чтобы прогнать его и опять заснуть, всталъ съ кровати, отворилъ окно и увидалъ Гаврилу, который сидѣлъ скорчившись и прижавшись къ стѣнѣ.
— Ты что тутъ трешься? — спросилъ онъ съ обычною своею грубостью, на этотъ разъ особенно усиленной.
— Не ты-ли будешь фершалъ?
— Ну, я.
— Я къ тебѣ по моей болѣзни пришелъ, — отвѣчалъ Гаврило.
— Ты бы еще ночью приперся! Уснуть не даютъ, черти… Сейчасъ!
Послѣ этого фельдшеръ съ недовольнымъ видомъ залѣзъ въ какія-то бараньи калоши, надѣлъ длиннополую хламиду прямо на бѣлье и пошелъ на улицу. Недовольство никогда не мѣшало его леченію; никогда онъ подолгу не задерживалъ больного, хотя бы тотъ дѣйствительно не во-время явился къ нему. Обругаетъ, какъ послѣднюю свинью, своего паціента, но отнесется къ нему добросовѣстнѣйшимъ образомъ.
— Ну, что? — спросилъ онъ, оглядывая пытливо крестьянина и стараясь по внѣшнему виду его опредѣлить болѣзнь. Словамъ мужика обыкновенно онъ ни капли не вѣрилъ и въ грошъ не ставилъ его часто дѣйствительно нелѣпый разсказъ о болѣзни. Онъ постигалъ болѣзнь какими-то окольными путями и такъ наловчился въ этомъ, что рѣдко ошибался. Къ удивленію его, однако, на этотъ разъ ничего не могъ сообразить. Гаврило сперва жаловался на головную боль, но вслѣдъ затѣмъ понесъ такую околесную, что фельдшеръ только пожималъ плечами.
— Давно у тебя голова-то болитъ? — спросилъ онъ, осматривая съ ногъ до головы взбудораженную фигуру Гаврилы.
— Да какъ тебѣ сказать?… Давно ужъ, — возразилъ Гаврило.
— Здорово болитъ?
— Болитъ вотъ какъ! Сожметъ, сожметъ — свѣту не видишь. Прямо тебѣ сказать, голова моя вродѣ какъ кадушка, а на кадушку будто набиваютъ обручи… мочи нѣтъ!
— Можетъ быть, это съ перепою, а то не треснулся-ли башкой объ уголъ? Вообще не припомнишь-ли ты случая, съ котораго началась у тебя эта боль?
— Кто его знаетъ?… Такого случая въ памяти у меня нѣтъ…
— Такъ вѣдь съ чего-нибудь взялось же?
