Агата не сводила съ него глазъ; онъ посмотрѣлъ на нее и встрѣтилъ ея взглядъ. Едва уловимой теплой улыбкой, пробѣжавшей по ея лицу, она дала ему понять, что слышала его слова. Она хотѣла показать Олэ, какъ мало она жалѣетъ о томъ, что онъ не поэтъ; она кивнула Гольдевину и не завидовала поэтамъ, что имъ приходилось все это слышать. Гольдевинъ былъ благодаренъ ей за ея улыбку, только она одна ласково ему улыбнулась. Его не огорчало, что на него кричали, сердились и задавали ему грубые вопросы, что онъ за феноменъ, что можетъ такъ увѣренно говоритъ. Какія всѣмірно извѣстныя дѣла онъ самъ совершалъ? Онъ не долженъ дольше оставаться инкогнито; какое его настоящее имя? Всѣ поклонятся ему.
Иргенсъ былъ самый сдержанный изъ нихъ; онъ гордо крутилъ свои усы и посматривалъ на часы, чтобы дать понять, какъ все это ему надоѣло. И, бросивъ на Гольдевина взглядъ, онъ шепнулъ фру Ханкѣ съ пренебреженіемъ:
"Мнѣ кажется, что человѣкъ этотъ очень нечистоплотенъ. Взгляните на его рубашку, на его воротникъ, или какъ это называется. Я замѣтилъ, какъ онъ передъ этимъ положилъ сигарный мундштукъ безъ футляра въ карманъ своего жилета; кто знаетъ, можетъ быть онъ носитъ въ этомъ же самомъ карманѣ старую гребенку. Уфъ!"
Гольдевинъ сидѣлъ съ спокойнымъ лицомъ, уставившись въ одну точку стола, и слушалъ замѣчанія мужчинъ. Журналистъ прямо спросилъ его, не стыдно ли ему?
"Ахъ, оставьте его въ покоѣ", перебилъ Паульсбергъ: "я не понимаю, зачѣмъ вы его трогаете?"
"Мнѣ жалко, что я васъ обидѣлъ", сказалъ наконецъ Гольдевинъ. "Но вы не должны сердиться, что кто-нибудь несогласенъ съ вами; вѣдь это же можетъ случиться". Гольдевинъ улыбнулся.
"Такъ что дѣла Норвегіи обстоятъ очень мрачно!" воскликнулъ журналистъ полусмѣясь. "Нѣтъ ни талантовъ, ни молодежи, ничего, кромѣ положенія вообще, хе, хе. Богъ знаетъ, какой еще будетъ конецъ. А мы, которые думали, что люди считаются съ молодыми писателями и уважаютъ ихъ…"
Гольдевинъ посмотрѣлъ на него своими темными глазами.
"Но это люди и дѣлаютъ. На это пожаловаться нельзя. Человѣка, написавшаго двѣ, три книги, ставятъ очень высоко, имъ восхищаются гораздо больше, чѣмъ, напримѣръ, великимъ дѣльцомъ или самымъ талантливымъ практикомъ. У насъ писатели имѣютъ громадное значеніе — они сущность всего высокаго, красиваго. Можетъ быть немного странъ на свѣтѣ, гдѣ вся духовная жизнь въ такой степени отдана въ руки писателей, какъ въ нашей. Какъ вы и согласились ужъ со мной, у насъ нѣтъ государственныхъ людей, — нѣтъ, нѣтъ, но за то писатели занимаются политикой и дѣлаютъ это хорошо. Вы, можетъ бытъ, замѣтили, что наша наука обстоитъ неважно, но, впрочемъ, теперь въ вопросѣ интуитивнаго мышленія писатели не очень-то отстаютъ отъ людей науки… Вѣроятно, не ускользнуло отъ вашего вниманія, что у насъ во всей нашей исторіи не было ни одного мыслителя, — но это не такъ ужъ плохо, потому что писатели занялись теперь мыслью, и публика находитъ, что они это хорошо дѣлаютъ. Нѣтъ, я считаю несправедливымъ упрекать людей въ недостаткѣ уваженія и восхищенія передъ писателями".
