— Экономить будем в Америке, — сказал он, махнув рукой. Так, словно бы Рышард (но только не сам Юлиан) был провинциальным поляком. Или учеником Юлиана. Или, избави господи, покорной Вандой; он слышал, как Юлиан говорил с ней таким же покровительственно-учительским тоном. «Так не может дальше продолжаться, что-то нужно менять», — сказал себе Рышард, когда они прибыли на пристань и сели на великолепное судно с четырьмя высокими мачтами и двумя толстыми оранжево-розовыми трубами, черные верхушки которых были скошены, с крикливыми матросами и молчаливыми, испуганными эмигрантами, которых отправили с их узлами постельного белья, плетеными корзинами и картонными чемоданами по крутой железной лестнице в трюм корабля; вот тут-то он и превратится в светского человека, который всегда знает, как себя вести. «Человек является тем, кем он себя считает», — сказал себе Рышард. Кем он осмеливается себя считать. Считать себя тем, кем ты пока еще не стал, считать себя лучше, чем ты есть, — не в этом ли истинная свобода, обещанная страной, в которую он сейчас уплывал?
Сын конторского служащего и внук крестьянина, Рышард остро ощущал, какое сильное впечатление производят на людей такт и умение держаться в обществе, и не собирался уменьшать требований к себе, хоть и читал (и все путешественники с этим соглашались), сколь мало ценятся в Новом Свете изящные манеры. Он заметил, как Юлиан сунул пару монет носильщику, перетащившему их сундуки и сумки через сходни, и дюжему детине, который донес багаж до их каюты в миделе. Чаевые — вечный предмет раздражения для неопытного путешественника. И когда, черт возьми, Юлиан успел стать таким знатоком правил поведения на корабле? Откуда он узнал, что сразу после посадки необходимо найти себе места за столом, которые будут закреплены за ними все восемь дней путешествия? Рышард последовал за Юлианом, когда тот уверенно направился в ресторан («обеденный салон», как он сказал Рышарду) — огромный зал во всю ширину корабля со сводчатым потолком, стенами, обшитыми полосатыми кленовыми панелями, с дубовыми пилястрами, инкрустированными красным деревом, с двумя мраморными каминами и сценой с большим роялем в дальнем конце. Вокруг четырех длинных столов располагались мягкие кресла, прикрученные к полу. На входе около десятка пассажиров столпились вокруг возвышения, на котором сидел бородатый мужчина во внушительном черном мундире с двумя золотистыми нашивками, разделенными белой полоской, на рукавах.
