И хотя Марына не собиралась никого поддерживать, она помимо воли поддерживала — просто потому, что любила наставлять и рассказывать истории из своей жизни.
— Пан Заленжовский, Генрих Заленжовский, часто говорил: «Нет никакого проку в том, чтобы денно и нощно зубрить роли. Только подорвешь здоровье и нахватаешься разных идей. Поверь мне, актерам не нужно думать!» — Она рассмеялась. — Я считала это полным абсурдом. Мне нравятся идеи.
— Да, — вставила одна из ее протеже, — идеи, они…
— Но я знала, что спорить с ним бесполезно. И поэтому отвечала смиренно (я была еще очень молода, а он намного старше и к тому же мой муж): «Так что же мне делать?» «Трудиться, трудиться изо дня в день!» — кричал он (почему люди, связанные с театром, так много кричат?). Можно подумать, что я не трудилась!
Она прижала пальцы к вискам. Опять закулисная головная боль.
— Одного труда мало. Я могу очень долго разучивать роль, а сыграть ее не готова. Я учу слова, проговариваю их, расхаживаю взад и вперед, представляю, как поверну голову и поведу руками, чувствуя все то, что чувствует мой персонаж. Но этого мало. Я должна увидеть его. Увидеть себя в его роли. И порой, сама не знаю почему, у меня это не выходит. То ли изображение нечеткое, то ли я не могу сосредоточиться. Ведь это — будущее, которого никто не знает.
В этот момент юная актриса, слушавшая Марыну, немного разволновалась.
— Да, готовить роль — все равно что смотреть в будущее. Или гадать, какой выдастся поездка.
Она произнесла задумчиво:
— Видишь ли, я робкая. Я прекрасно себя знаю. И еще я медлительная. Можно сказать… несообразительная.
— Но…
— Медлительная. Неумная. Чуть выше среднего. В самом деле. Но я всегда знала, — она жестко усмехнулась, — что смогу победить с помощью простого упорства и усердия.
— Может, вам нужно отдохнуть?
— Нет, — сказала она. — Я не хочу отдыхать. Я хочу трудиться.
— Никто не трудится больше вас.
— Я хочу покоя.
— Покоя?
— Я хочу дышать чистым воздухом. Я хочу стирать одежду в сверкающем ручье.
— Вы? Стирать свою одежду? Когда? У вас же нет времени! Да и где?
— Да не эту одежду! — воскликнула она. — Неужели никто не понимает меня?
— Может, Париж? — предложил кто-то. — Хотя там много наших меланхоличных, благородных соотечественников, в Париже весело и к тому же столько возможностей! И там вы никогда не станете эмигранткой сотте les autres[10]. Вам понравится…
— Нет, только не Париж.
— Я и вправду не удовлетворена. И прежде всего, — добавила она, — собой.
