— Но ведь…
— В раю, — она вплотную подошла к нему, и ее серые глаза засверкали, — не будет никакого опыта. Одно лишь блаженство. Там мы сможем говорить друг другу правду. А может, нам и вовсе не нужно будет говорить.
— С каких это пор вы уверовали в рай? Я вам завидую.
— Я всегда в него верила. С самого детства. И чем я старше, тем крепче моя вера, потому что рай необходим.
— И вам… несложно поверить в рай?
Она вздохнула:
— Дело не в рае. Дело во мне самой, в моем жалком «я».
— В вас говорит артист. Человек с вашим темпераментом всегда…
— Я так и знала! — Она топнула ногой. — Я приказываю вам, умоляю вас, не говорите о моем темпераменте!
(«Да, она больна. Нервы. Да, она еще нездорова», — говорили между собой все ее друзья, за исключением доктора.)
— Так, значит, вы верите в рай, — успокаивающе проговорил он.
— Да, и у его врат я спрошу: «Это и есть ваш рай? Все эти бесплотные фигуры в белом, парящие среди белых облаков? А куда же я сяду? Где же вода?»
— Марына… — Взяв актрису под руку, он проводил ее к канапе. — Я налью вам капельку коньяку. Нам обоим не повредит.
— Вы слишком много пьете, Хенрик.
— Вот, возьмите. — Он передал ей рюмку и сел напротив. — Так ведь лучше?
Она отпила немного, откинулась на спинку и молча посмотрела на него.
— Что с вами?
— Мне кажется, я очень скоро умру, если не совершу чего-нибудь безрассудного… великого. Знаете, в прошлом году мне казалось, что я умираю.
— Но вы же не умерли.
— Неужели для того, чтобы тебе поверили, нужно умереть?
Из письма никому, то есть себе самой:
«Не потому, что мой брат, мой любимый брат, умирает и мне не перед кем будет преклоняться… не потому, что моя любимая мать действует мне на нервы, ах, если б я только могла закрыть ей рот… не потому, что я тоже неважная мать (но ведь я же актриса!)… не потому, что мой муж, который не является отцом моего сына, так добр и готов сделать все, чего бы я ни пожелала… не потому, что все аплодируют мне, потому что не представляют меня более живой или не такой, как сейчас… не потому, что мне уже тридцать пять и я живу в древней стране, но не желаю стареть (не хочу стать такой, как мать)… не потому, что некоторые критики снисходительно сравнивают меня с актрисами помоложе, хотя овации после каждого спектакля все такие же бурные (так зачем тогда нужны овации?)… не потому, что я заболела (нервы) и не могла играть три месяца, каких-то три месяца (мне не по себе, когда я не работаю)… не потому, что я верю в рай… ах, и не потому, что полиция до сих пор следит за мной и доносит на меня, хотя все безответственные заявления и надежды давно в прошлом (боже мой, прошло уже тринадцать лет после Восстания!)… не потому я решила совершить поступок, которого никто не одобряет, который все считают безумием, но которого я жду от других, вопреки их нежеланию; даже Богдан, который всегда хочет того же, что и я (он обещал, когда мы венчались), на самом деле против. Но ему придется это сделать».
