Пендел всегда старался помочь встать на ноги очередному дарованию, правда, в первые годы ему из-за этого приходилось потуже затягивать пояс, но по прошествии времени воздалось сторицей. Теперь он имел дело только с лучшими, поэтому-то Эрик Шеффилд-Джонс посылал ему исключительно «самых-самых».
Нельсон Пендел был единственным торговцем обувью из Бруклина, поддерживающим американских мастеров от музыки. И хотя главной его страстью всегда оставалась музыка, Нельсон был достаточно умен, чтобы понимать, в чем заключался его настоящий дар, а заключался он в умении продать музыкальный талант другим. После торговли обувью это был бизнес, который Пендел вел просто блестяще, что, в свою очередь, доставляло Нельсону два самых больших наслаждения в жизни: успех его клиентов и собственное моральное удовлетворение от этого.
Нельсон так и не избавился от бруклинского акцента, а в минуты сильного волнения приправлял свою речь сочным уличным словцом — привычка, с которой он всю жизнь безуспешно пытался расстаться. Пендел носил готовые костюмы от «Брукс Бразерс» и ездил на простеньком сером «крайслере». У Нельсона был сын, который учился в Гарварде, дочь, которая училась в Смит-колледже, и жена Би, которую он носил на руках и обожал поддразнивать.
Пендел вытащил из нагрудного кармана пиджака белоснежный носовой платок и вытер лоб. Кирстен доиграла Прокофьева и сразу же начала Полонез фа-диез мажор Шопена. Нельсон успокаивающе прижал влажный платок к левому виску, чувствуя, как бьется его пульс. Музыка совершенно ошеломляюще подействовала на Нельсона, он вместо того, чтобы попытаться защититься от каждого нового удара по рассудку, сам «подставлялся». Достаточно было взглянуть на его глаза, чтобы совершенно ясно увидеть: Кирстен Харальд покорила Пендела.
Через час Нельсон попросил Кирстен остановиться. Сжав в руке совершенно мокрый, скрученный в тугой шар платок, он медленной и тяжелой походкой направился к пианистке. Похоже, ноги отказывались его слушаться.
— Ну что ж, вам удалось. Вы действительно меня поразили. — В Нельсоне вдруг проснулось прежнее честолюбие уличного мальчишки из Бруклина. — Вы это сделали, Кирстен, вы добились того, что приведет вас на вершину. Я уже вижу вас там. Но сейчас, прежде чем вы станете меня благодарить, я должен вам кое-что сказать. Не смотрите на меня такими глазами. Теперь я ваш агент, и вы должны слушаться только меня, и никого больше.
— Да, сэр, — с притворной серьезностью отозвалась Кирстен.
