Несмотря на то что мой брат сам напросился на эти неприятности, в тот момент я ему сочувствовал. Я всегда понимал кино— и поп-звезд, которые набрасывались на папарацци, подстерегающих за углом дискотеки, и разбивали им фотокамеры. Если бы Серж решил разозлиться и набить бородачу его трусливую харю, покрытую отвратительной и в то же время смехотворной гномьей растительностью, он мог бы рассчитывать на мою стопроцентную поддержку. Я бы заломил бородачу руки за спину, подумал я про себя, чтобы Серж смог сосредоточиться на его физиономии; он должен был вложить в кулаки всю свою силу, ведь ему предстояло пробиться сквозь бороду.
Отношение Сержа к вниманию общественности было, мягко выражаясь, двойственным. В те минуты, когда Серж являлся публичным достоянием, выступая в провинции, отвечая на вопросы своих избирателей перед телекамерами или радиомикрофонами, раздавая листовки на рынке, общаясь с народом или принимая на трибуне аплодисменты, нет, что я говорю, бурные овации, длящиеся по несколько минут, как на последнем партийном конгрессе (на сцену даже летели цветы, якобы спонтанно, но на самом деле как элемент режиссуры его пиарщика), — во время всех этих событий Серж сиял от счастья.
Каждый раз я поражался: как мой брат, этот мужлан, которому «надо поесть сию же минуту», без удовольствия, одним махом поглощающий свой турнедо, этот остолоп, на которого любая тема, не касающаяся лично его персоны, нагоняет скуку, — как этот же человек на сцене, в лучах прожекторов, буквально начинает светиться — другими словами, как он преображается в харизматичного лидера. «У него особая аура, — заявила однажды ведущая молодежной телепрограммы в интервью женскому журналу. — Находясь рядом с ним, ощущаешь нечто особенное».
Случайно мне довелось посмотреть один из выпусков этой программы и понаблюдать за тактикой Сержа. Во-первых, он улыбался, он всегда улыбается, к чему сам себя приучил; правда, при этом его глаза остаются стеклянными, а значит, и улыбка — деланой. Но это не важно: он улыбается, и людям это нравится. Во-вторых, большую часть программы он держал руки в карманах — поза не безучастная или скучающая, но скорее непринужденная, будто он стоит на школьном дворе (что вполне вписывалось в формат передачи, снимавшейся в молодежном центре). Староватый для ученика, он мог сойти за любимого преподавателя, «своего в доску», которому можно довериться, не стесняясь при нем словечек «круто» или «сука», преподавателя без галстука, который во время поездки с классом в Париж тоже не прочь слегка поддать в гостиничном баре. Изредка Серж вынимал руку из кармана, чтобы проиллюстрировать тот или иной пункт своей партийной программы, но делал это так, словно хотел погладить волосы ведущей, отдав должное ее прическе.
