Он протянул свою руку, но Квистус даже не взглянул на него.
— Вы трое не только напились, но и оклеветали меня, бессовестно оклеветали меня за моей спиной.
Он подошел к двери и широко открыл ее.
— Мне кажется, нам пора присоединиться к остальным, Хьюкаби.
Хьюкаби зашагал, шатаясь, по ступеням, бормоча что-то об омарах и Параблях, и уверял своего хозяина, что изменившиеся обстоятельства не окажут влияния на его неподдельную дружбу.
Так они достигли столовой. Хьюкаби был прав. Биллитер лежал в кресле, весь засыпанный пеплом; его голова была украшена абажуром, но это не вызвало ни тени улыбки на лице Квистуса. Его глаза были устремлены на горько плакавшего Вендермера, причитавшего, что его никто не любит.
При появлении Квистуса Биллитер сделал усилие вскочить, но свалился обратно, роняя абажур. Он что-то пробормотал о постоянном упорстве своих ног и выразил желание спать. Вандермер обливался слезами.
— Никто меня не любит, — стонал он, стараясь схватить пустой графин и роняя его. — Не осталось даже ни капли утешения.
— Отвратительно, не правда ли? — икнул Хьюкаби.
Квистус смотрел на них с отвращением.
Человечество было посрамлено. Он повернулся к Хьюкаби и с содроганием сказал:
— Уберите их ради Бога!
Хьюкаби внимательно оглядел их.
— Не могут идти… Красные омары… Нужен кэб.
Квистус пошел к входной двери и свистнул извозчика; с помощью Хьюкаби и кэбмена пьяницы были отправлены домой. Каждый был помешен в лежачем положении в отдельный экипаж.
Как только затих звук колес, Квистус снял пальто Хьюкаби.
— Вы достаточно трезвы, чтобы пройтись пешком, — сказал он, желая ему спокойной ночи.
Хьюкаби пошел к двери.
— Помните — не сердись на друга, что я всегда приду к вам на помощь, член Тела…
Квистус, не слушая, захлопнул за ним дверь.
Это были его друзья; люди, жившие его добротой, годами таившие свои пороки и лицемерие. Это были люди, для которых он боролся, эти пьяницы, лицемеры, оборвыши. Его душа была пуста.
Он остановился в столовой, взглянул на разгром. Вино и кофе разлито; стаканы разбиты; дымившаяся сигара прожгла в скатерти огромную дыру. Он представил себе, что было. А будь он с ними, они сидели бы с постными лицами, отказываясь от второго стакана вина, и разговаривали об искусстве, литературе, религии и т. д. И, уходя, жали бы руку, шептали благословения и все время в душе таили яд предательства и одно желание — напиться.
— Негодные притворщики, негодяи, — шептал он, возвращаясь в музей, — негодные притворщики…
