— Оставьте вы это, — сердито дернула бровями Галя, — вы пытаетесь уговорить меня так же, как я какого-нибудь мальчишку-карманника.
— Не-е-ет! Уговаривать я рас не собираюсь! — холодно возразил я. — Сейчас мы с вами пойдем в райком партии, и я скажу, что глубоко ошибся, выдвигая вашу кандидатуру, что никакая работа не может быть выполнена успешно, если человек, которому ее поручили, не верит в свои способности и с нежеланием берется за дело. Я пообещаю подобрать другого, более смелого и решительного товарища.
— Спасибо вам! — с искренней ненавистью глядя на меня, воскликнула Галя. — Вы хотите осрамить меня перед всеми. Что иное я могла ожидать от такого человека, как вы?
— Бросьте глупить! Давайте оставим наши личные отношения за дверью, — предложил я. — Здесь мы с вами просто два советских человека, решающие серьезный вопрос, и от него, может быть, зависит судьба тех парней, которые никак не могут подчиниться вашим заводским порядкам, да и других сбивают с толку. Давайте выкладывайте, в чем вы встречаете затруднения, а я постараюсь сам помочь вам, чем смогу, и добиться, чтобы вам больше помогали завком и партком.
Правда, крайне сдержанно и сухо, но Галя все же согласилась, и мы с нею еще долго беседовали на заводские темы, которые и интересовали и беспокоили нас обоих. Вернувшийся из прокуратуры Нефедов чуть не нарушил наш с трудом наладившийся контакт. Увидя, что мы мирно беседуем, он брякнул:
— Ну, слава аллаху, помирились враги. Ты, Галя, приходи к нам обедать, как прежде. Опять будешь этого птенчика кашкой с ложечки кормить, Только в райком ему не позволяй ходить, а то как бы он тебя в директора завода не выдвинул. С него станется.
Но Галя не стала его слушать, только сказала мельком, что он напоминает ей один трехструнный народный инструмент, и ушла.
С тех пор она часто наведывалась к нам, и мы усердно ей помогали. После нескольких штурмов директорского кабинета было, наконец, предоставлено помещение для организации клуба, выделены средства на спортинвентарь, сменен спившийся комендант общежития.
Со стороны могло казаться, что наши отношения с Галей наладились. Мы дружелюбно говорили, когда она приходила к нам в отделение, дома при родителях она отвечала на мои вопросы и даже смеялась как прежде, когда я за столом рассказывал что-нибудь забавное. Но наедине со мной Галя неизменно становилась суровой, давая понять, что еще помнит обиду. Она и раньше любила меня покритиковать, теперь же ее критика стала еще более резкой. Однако, честно говоря, я не мог обвинить Галю в несправедливости. Чаще всего она была права.
